— Папа, скажи, а какие недостатки были у Ленина? Ведь у всех же должны быть ну хоть какие-то недостатки.
Папа долго думал, а потом сказал:
— Слишком уж доверял Зиновьеву и Каменеву, которые потом оказались уклонистами.
Я спорить с папой не стал, но доверять «уклонистам», мне казалось, куда симпатичней, чем их расстрелять. Так что недостатков у Ленина папа не знал.
Когда мне было 5 или 6 лет, когда я систематизировал свои исторические представления, мне захотелось уточнить такой вопрос:
У нас, русских — Ленин вождь, а у немцев — Гитлер вождь. Да?
Нет, нет. Ленин — это вождь всего прогрессивного мира, не только русских, а Гитлер — вождь немецко-фашистских оккупантов.
То есть, Ленин не только у нас, но и у всех. Это звучало не так стройно, но вдохновляюще. Но так или иначе, потом пришлось всё-таки самому разбираться, кто чей вождь.
На самом дела «автобиографическое эссе» никакое не автобиографическое. «Моё» тут — дело десятое. Это лишь неожиданный такой, как бы невзначай толчок к тому, что можно условно назвать «самосозерцанием». Обычно люди не хотят заниматься чем-то напоминающим «созерцание». Люди, делающие так, кажутся им сумасшедшими.
Есть жизнь, есть телевизор, жратва, рыбалка. А смотреть в себя? В себя? Ну что там смотреть? Ну, Аркадий Райкин. Ну, Смоктуновский. А что я не видел в самом себе?! И так вот человек ловит рыбу каждое воскресенье. А что там в этой проруби? Что-что! Рыбёшка! А что внутри себя? Там Наполеон, Магомет, Омар Хайям, Смоктуновский, Ленин, Зиновьев, Каменев, — там всё. Итак, «автобиография» — это своего рода мистическое действо. Мы читаем чью-нибудь ЖЗЛ, строим нечаянно образ смысла своей жизни — и этот образ придаёт нашей жизни пульсирующий, свежий ритм. Это не просто побасенки, это, как в наше время выражаются, «система».
Итак, Фидель Кастро со своими соратниками-революционерами освободил Кубу от капитализма. Они договорились не брить бороды, пока социализм не победит во всем мире. Вместе с Хрущёвым они приехали в Свердловск. Все оставили свои рабочие места, вышли на улицу приветствовать кубинского революционера с бородой. Мы с мамой стояли на углу Ленина и Луначарского, как раз напротив дома «Динамо». У меня, как и у всех, был в руках кубинский флажок из бумаги.
— Когда появится «чайка» с Фиделем, будем кричать «Вива, Куба!», — объяснила мама. Когда же «чайка» появилась, всё взорвалось громыхающим, ревущим и радостным «Ура!». Мы своими глазами видели революционера Фиделя Кастро. Опять повезло. После встречи мы пошли с мамой к ней на работу в Совнархоз (сейчас в этом здании главный корпус Университета), а после работы смотрели фильм «Человек-амфибия». Сначала было очень страшно, когда Ихтиандр в чешуйчатой маске плавал под водой под жутковатую музыку. А потом он навеки ушел в море, потому что капиталисты испортили ему легкое и у него осталась лишь жабра. Но зато в фильме были веселые песни вроде «Эй, моряк, ты слишком долго плавал».
Только какие-то веселые развлечения могли отвлечь от этих безнадежно грустных мыслей: одинокий Ихтиандр в пучине моря, подлый капитализм, смерть… Помимо разных скучных занятий всегда находились и веселые, и даже интересные. Я любил лазать по заборам, по толстым деревьям. Любил ходить по темному подвалу без фонарика (между первым и вторым подъездом был подвал, который иногда не закрывался, и мы небольшой группой проходили по этому «мрачному подземелью»).
Я любил залазить на крышу по пожарной лестнице. Не так, чтобы совсем дух от всего этого захватывало, но заполняло унылое существование приключениями.
Больше всего увлекало строительство какого-нибудь «штабика» или создание «шайки». Надеюсь, что в этих «штабиках» и «шайках» есть какие-то реликтовые архетипы. Почти в каждом пионерском лагере, куда меня обычно отправляли летом, я входил в какую-нибудь небольшую «шайку». Однажды то ли в после 6-го, то ли после 7-го класса меня отправили в пионерлагерь «Восход», и там у меня не было никакой шайки, ни единого человека. Там были хулиганистые ребята. Кому-то даже лицо в кровь разбили, но меня никто не трогал и не обижал. В свободное от собирания шишек вокруг корпуса время я шел к забору лагеря, собирал ягодки земляники и плакал, я был один-одинешенек, я хотел домой в Свердловск с клумбами разноцветных ромашек. Когда в родительский день приехала мама, я заревел: