Позин читал «Евангелие», но как историческо-философский памятник с мифами и легендами. Он учился на физическом и там ему очень нравился «научный атеизм», где рассказывали о разных религиях. Мы с ним всегда спорили, если он, простодушно улыбаясь, объявлял, что никакого Бога-то и нет, то я начинал его с сарказмом опровергать:
— Бог есть, он всё создал, а дедушка Ленин ничего не создал.
— Причем тут дедушка Ленин, природа, эволюция.
— Вот эволюцию, может, дедушка Ленин и создал, но всё остальное Бог создал.
Первый «адепт» религии, с кем я стал беседовать подолгу о Боге, был мой сосед на нашей новой квартире на улице Щорса возле автовокзала Боря Мейерзон. Узнав, что я — сын профессора (батя только-только защитил докторскую, и его назначили профессором), Боря пригласил меня тут же в гости и прямо с места в карьер спросил:
— Ты за материалистов или идеалистов?
Таких революционных вопросов мне никто ещё не задавал, я даже опешил.
— Лично я за идеалистов, — признался Боря.
В его комнате на стене над диваном у него висел портрет Владимира Соловьева, сбоку висела черно-белая фотография на индийскую религиозную тематику (бородатый Соловьёв меня больше впечатлил, но на черно-белой фотографии были, как мне сейчас кажется, Кришна и Баларама).
— Я верю во все религии, — переходя от субъективно ко всё более объективному идеализму, продолжал Боря. — А хобби у меня сексопатология.
— Не понял?! — удивился я. Но потом понял, что речь шла просто о сексе, а Боря, просто не имея систематизированного образования, пользовался многими терминами в их очень приблизительном смысле.
Когда появлялся таракан, Борик кричал и звал отца:
— Пузик! Пузик! Асур! Асур ползет.
Он, уважая также и буддизм, был вегетарианцем и признавал ненасилие-ахимсу. Так что для прихлопывания тараканов нужна была мотивировка, и он характеризовал тараканов как демонов-асуров.
Общаясь с ним, а потом сходив на лекцию Свендровского (лекция почему-то не состоялась, но мы со Свендровским поговорили очень мило в коридорчике), я стал делать асаны, то есть стоять на голове, на лопатках, скрещивать ноги в позе лотоса, и перешел на вегетарианство. Но из невегетарианского я оставил яйца, наверное, из-за легкости приготовления яичницы. Пять лет я провегетарианствовал, потом сошел с пути истинного, женился, закончил филологический, потом началась перестройка, тусовки чуть не каждый день, я стал часто заболевать и в связи с этим стал планировать, как бы снова стать вегетарианцем, хатха-йогом и неплохо бы плюс к этому абсентеистом. И как раз в этот момент я познакомился с преданными Кришны. Мне было тогда 33, как Христу, когда его распяли. Я в этом возрасте лишь пошел в свой первый духовный класс, и в каком-то смысле это и является настоящей причиной данного эссе.
— Опиши, как ты дошел до всего этого. Жил, писал, был нормальным советским диссидентом, и вдруг — Кришна. В жанре философско-автобиографического эссе. Давай напиши. К январю! Окэй?
Это резонировало с моими творческим и проповедническими замыслами, и вот собственно поэтому я всё это и написал, и мы это читаем. То бишь, я сказал:
— Окэй.
«Автобиография» может разжигать «настальжи». Нам зачем «настальжи»! Нам нужна личность, нам нужен «инвариант». Быть может, мы найдем его среди забытых ролей? Мы — души, а не тела. Это математически ясно. Но что такое «я-душа»? Не вообще душа, а вот «я». Нам не нужно «настальжи», нас интересует сегодня, когда птичка божья не сеет и не пашет, нас интересует Present Indefinite Tense, то есть, вечное безоблачное настоящее. Мы хотим, чтобы наша «автобиография» не была «автобиографией». Арджуна взглянул перед битвой на армию своих противников и вспомнил детство, братьев своих двоюродных, вспомнил как Бхима стряхивал их с деревьев, когда они забирались на них за яблоками, дедушка, старый учитель, его охватило «настальжи» и он бросил свой лук. Это был нет тот лук, который мальчишки делают из ветки тополя и стреляют по воронам. Это было сверхоружие, это была «кнопка президента». И Кришна вместо автобиографии рассказал ему подлинную автобиографию, без «настальжи».
Да, мы хотим найти «инвариант», мы хотим найти «искателя приключений», но выпустит ли нас из своих лабиринтов эта запутанная, перепутанная жизнь-житуха? Может быть, разбить её как гордиев узел? Может, срубить это многоветвистое дерево баньян? Нас интересует только Документ, который будет отныне руководить нами. Мы вспомним, чтобы оставить свою «глупую юность» здесь. А ещё, чтобы наша забывчивость опять нечаянно не впустила эту козу прошлого в наш огород экстатичного и радостного настоящего. Мы прыгаем в прошлое — и оставляем его, бросаем всё и бежим к Любви и Свету, к свободы Торжеству.