— И правда, бывает же!
— Очень славный парень. Только пахло от него неважно, но он очень славный.
Федерико сворачивает налево, на Лагаска.
— Вы не поедете через Кастельяна?
— Я вас не похищаю. Я хотел проехать здесь, чтобы кое с кем повидаться. Это совсем ненадолго. Тут один парнишка знает много чрезвычайно интересного для журналиста. Он служит зазывалой и своего рода вывеской «бар-Бара», здесь, чуть ниже по этой улице.
— А, так это Моцарт!
— Да, вы его знаете?
— Кто же не знает Моцарта! Трудно знать здешнюю ночную жизнь, не зная Моцарта. А он, значит, кладезь информации? Он же дурачок.
— Вот именно, вы даже не представляете, сколько всего может подвыпивший человек рассказать дурачку на выходе из бара. Как у полиции свои осведомители, так и у меня свои Моцарты. Вы читали Мендосу?[30]
— Эдуардо?
— Да.
— Как все барселонцы, прочла одну-две книжки, а что?
— Вы из Барселоны?
— Да, но живу здесь.
— Так вот, у Мендосы очень часто дурачки служат осведомителями. В «Тайне заколдованной крипты», например, или в «Правде о деле Саволта». У меня, кстати, написано начало романа об этом типе.
— Вы писатель? Я думала, что вы журналист.
— Это почти одно и то же, знаете ли. Или я сделаю об этом парне репортаж. Он меня просто завораживает.
— А меня забавляет. Он запомнил мое имя с первого раза и каждый раз напоминает мне об этом.
— А как, кстати, вас зовут?
— Летисия.
— Очень приятно, Летисия.
— Вот и он!
— Собственной персоной.
XVI
Перед дверью «бар-Бара» Анхель Мьедо, полтора метра с кепкой, сорок два года, одетый, как всегда после 20 часов, — башмаки на квадратных каблуках, белые чулки, короткие пышные штанишки красного цвета, такая же курточка, рубашка с кружевами, белый парик и черный бант на жабо, костюм, позаимствованный из театра, где ставили Мариво, — ходит по кругу, спускаясь разве что на три ступеньки внутрь кафе, никуда от него не удаляясь, на трех-четырех метрах тротуара, которые он незримо очертил и присвоил, Анхель Мьедо хлопает в ладоши и моргает — его, как всегда, мучает тик. «Лотус», поравнявшись с ним, останавливается. Федерико опускает стекло.
— Анхель! ¡Acércate![31]
Моцарт приближается. Низкие витрины расположенного в полуподвале кафе, в котором он работает живой вывеской, светятся желтым, и можно разглядеть пару-тройку ранних гуляк, томящихся от безделья за стойкой бармена, и официантку, и величественные трофеи — головы «торос бравос» во всей бессмертной красе своей черной свирепости. Гобернадор, 596 кг, убит 7.5.00 на пласа Монументаль в Лас-Вентас тореро Эль Хули. Томатильо, 568 кг, убит 10.6.01 в Лас-Вентас тореро Моранте де ла Пуэбла. Байларин, 540 кг, убит 22.07.02 в Лас-Вентас тореро Эль Кордобесом. Моцарт ходит, переваливаясь по-утиному. Он не может стоять спокойно и, пока журналист беседует с ним, постукивает ладонью по фонарю на краю тротуара, который освещает его, запертый на замок велосипед, припаркованные машины, почти пустую улицу и блестящий капот зеленого, цвета океанских глубин, «лотуса».
— Так, значит, ты по-прежнему нигде не живешь?
— Да, но я переехал.
Федерико оборачивается к своей пассажирке:
— Он гениален.
Летисия смеется:
— Какие новости? Звезды к тебе заходили?
— Нет, не было звезд, звезд все меньше и меньше.
— А в округе что новенького?
— Ничего, ничего, вот в шестьдесят пятом доме ночью был пожар.
— Вчера?
— Да. Пожарные и все такое.
— Дом сгорел?
— Нет. Но я слышал взрыв.
— А пожарные? Что они делали?
— Ничего, уехали. Без сирены.
В башмак Моцарта попал камешек, он трясет ногой, продолжая постукивать ладонью по фонарю, и рассказывает в своей бессвязной манере о выходках хозяина, как водится, пьяного, — «Жена его достала?» — спрашивает журналист; Моцарт пожимает плечами, — который швырнул на пол бутылку вчера вечером и пригрозил всех уволить.
Летисия отвернулась и смотрит с некоторым нетерпением на другую сторону улицы, на витрины на первом этаже дома 67. Они ярко освещены, это магазин постельного белья. На рекламном фото в глубине магазина темноволосый красавец с прямоугольным лбом, в мягком банном халате, катит столик на колесах своей, надо полагать, супруге, не уместившейся на снимке, и смотрит на нее влюбленными глазами. «„Линогар“ сама нежность». Она как-то позировала для «Линогара». Супругой, будь фото побольше и подороже, могла бы быть кто знает? — и она. Рядом большой обувной магазин, в котором она бывала, там все розовое и белое, а цены бешеные. Розовый ковер, розовые обувные коробки, сложенные в архитектурные сооружения, белые стены в крупную розовую клетку. Продавцы и продавщицы, насколько она помнит, тоже в розовых костюмах или розовых галстуках. Остроносые лодочки, которые она там купила, так и лежат в коробке в маленькой прачечной родительской квартиры — она их ни разу не надевала.
30
Эдуардо Мендоса (р. 1943) — испанский писатель, пишет на каталанском и испанском языках.