— Palacio Real de Madrid, ¿en qué puedo atenderle?
— Ay, ¿no es el 91 4 110 127?
— No. Se ha equivocado. Es el 91 1 110 127.
— Pues, perdone[15].
VII
Летисия кладет белую трубку на белый аппарат. Ее конторка тоже белая, пол из мрамора, белые стены. На ней ярко-алый костюм и золотые браслеты-цепочки на запястье, которые выразительно позвякивают о белизну конторки всякий раз, когда она кладет перед посетителем входной билет. Еще четверть часа продавать билеты, и она прикроет лавочку. Потом, еще через сорок пять минут, выставка и весь Королевский дворец закроет свои двери. Вокруг себя она видит открытки, которые тоже продаются, каталог выставки, великолепный, семьдесят три евро, аудиогиды, два евро (их осталось всего три в деревянном ящичке, выставка сегодня имеет успех), и трех охранников в коричневой форме, у каждого ремень, резиновая дубинка, желтая нашивка на рукаве, кепи, радиопередатчик, усы у двоих мужчин, стоящих перед металлоискателем, темный конский хвостик у женщины за экраном. Летисия читает роман Сарамаго «Эссе о слепоте», издание в бумажном переплете, подарок от «Эль Паис»[16] читателям прошлого уик-энда. Ее интересовало только бесплатное приложение, книга, газету она отдала, не читая, бродяге, который живет в домике из картонных коробок в подземном переходе, соединяющем парк Ретиро с улицей О'Доннелл. Рост у Летисии внушительный для чистокровной испанки: метр восемьдесят шесть, да еще пышная шевелюра, рассыпающаяся волнами, как из рога изобилия, до локтей и чуть ниже, каштановая, сказали бы на Севере, а в здешнем лексиконе просто светлая. В хозяйстве Королевского дворца не нашлось форменной одежды ей по росту, и пригласили портного снять с нее мерки. Она работает одна, продажа билетов на сегодня закончена, а трое охранников такие скучные люди, что ей за весь день и словом перемолвиться не с кем. Ей осталось страниц пятьдесят до конца романа, о котором у нее пока так и не сложилось мнения. Добравшись до конца главы, она отрывается от книги и в маленькое окошко, сквозь толщу, указывающую на преклонный возраст стен, ей думается, что стены как деревья, — вновь и вновь устремляет взгляд на портики, на колоннаду, бесконечную, классически ровную и размеренную, на восхитительные аркады из белого камня, бесполезные и полные красоты, на которые солнце вновь и вновь устремляет свои уже мягкие лучи, насыщенные голубым золотом и далекой дымкой изрезанного арками горизонта.
Ее сердце начинает биться чаще: теперь она думает о своем брате, который меньше чем через час, нацепив шпагу, одетый в камзол из тафты, с фетровой шляпой в руке и с болью в ногах от неудобных сапог, которые он так и не решился попросить заменить или подогнать по ноге, сделает первые одиннадцать шагов, ритмичных, точнехонько отмеренных и многократно отрепетированных, по подмосткам из крашеного дерева, в декорации ночного города, в движущемся круге света, искусно направляемом из райка. Она знает, что этот свет ему мешает, слепит глаза и не дает сосредоточиться и поверить в себя, а ведь это просто необходимо, чтобы выйти на сцену и взять первые ноты, от которых зависит все. Две тысячи, три тысячи глаз сколько зрителей вмещает Опера? — устремленные на него и символически сконцентрированные в этом ужасном круге, в этом луче, сжигающем цель и превращающем бесчисленный ареопаг партера, лож и балконов в беспощадную мощь ПВО.
Она выдвигает ящичек, о который стукаются ее колени всякий раз, когда она поворачивается на высоком рабочем стуле, и достает оттуда телефон. Набирает короткое сообщение, и наманикюренный, отливающий перламутром ноготок с необыкновенной точностью профессиональной машинистки порхает по светящимся кнопкам. Он просил его не беспокоить, но если и вправду этого не хочет, то отключил свой телефон. Еще не время, однако охранники уже натянули толстые бордовые шнуры, закрывающие проход. Она послала сообщение, самое короткое и нейтральное, какое только могла, чтобы не раздражать его. Поворот ключа, код из шести цифр, долгое нажатие зеленой кнопки — и касса распечатывает итог. Летисия, как обычно, складывает наличность в конверт и убирает его в выдвижной ящик — все, как всегда. Прежде чем выключить компьютер, она проверяет свою почту — новых сообщений нет, — встает, поправляет красную юбку, задвигает стул под конторку, идет к гардеробной, на ходу прощаясь с охранниками, слышит в ответ привычный сальный комментарий того, что потолще, Хулио Корнеро, с его дежурным смешком, которого — а Летисии это и в голову не приходит — так и распирает от безнадежного желания быть приятным, милым и обворожительным. Летисия меняет форменный костюм на городскую одежду, надевает жемчужное с золотом ожерелье, остроносые туфельки, прибавляющие ей росту до метра девяноста, и, привычно держась за гибкие ручки своей сумочки, уходит из Королевского дворца через мощеный двор, мимо арок, где в сумерках уже засияли огни — дело рук человеческих, мимо каменных столбиков, соединенных тяжелыми цепями, через которые она перешагивает, мимо монументальных решетчатых ворот, где ее, как и каждый вечер, приветствуют полицейские, на тротуар, к длинной стоянке, отведенной для служащих дворца, где сегодня утром она с таким трудом нашла место и где теперь, вечером, ее синяя машина стоит почти в одиночестве, блестящая, печальная, точно сошедшая с рекламы.
15
— Мадридский Королевский дворец, чем могу помочь? — Ой, это не девяносто один четыре сто десять сто двадцать семь? — Нет. Это ошибка. Это девяносто один один сто десять сто двадцать семь. — Ладно, простите.