Только пробыв в лампе две луны Энке начал подозревать неладное. Но тут его выпустили. И все бы хорошо, если бы на следующий день его с чудовищной силой не потянуло обратно к лампе. Джин сопротивлялся, но его волю скомкало, словно рисовую бумагу. Ему требовалась хоть капелька, хоть на один вдох вожделенной субстанции.
Он пробыл в лампе час, вылетел на волю, осмотрелся и только тут осознал, какая беда с ним приключилась. Со смертью старого мага, он мог стать свободным, теперь он оставался порабощенным навсегда!
Вечность страшное слово. Энке был рабом человека, а стал рабом предмета, который не могли разрушить ни время, ни стихия — и об этом позаботился старый злодей. Раз в сутки Энке был вынужден нырять в темное нутро своей маленькой изящной тюрьмы, чтобы вдохнуть пары черного эликсира.
И ничего бы страшного, если бы ни последнее ухищрение мага: Энке не мог прикоснуться к лампе. Она переходила из рук в руки и вместе с ней — джинн.
А уж люди порезвились, так порезвились! Чем только ни занимался бывший вольный дэв. Какую только ерунду ему ни приказывали. Чаще всего он прибегал к уже испытанному средству: бесконечно уточнял задание, чем доводил хозяев до умоисступления.
Можно было привыкнуть, приспособиться, успокоиться, можно было довести искусство демагогии до полного совершенства… но надоело же!
Манус Аспер Лекс уже собирался лечь и тихо помереть, когда наткнулся на тот труп. Хотя трупом это можно было назвать с большой натяжкой. Остов. Пару костей присыпал песок. Конец рваной тряпки пошевеливало ветерком. Рядом валялась полуистлевшая сумка. Вот и все, что осталось от бедолаги, которого нелегкая занесла в пустыню много лет назад.
Лекс тоже сюда попал не по собственному желанию. Он вульгарно спасался. Менее всего преследователи могли искать его тут, в наугад выбранном секторе, да еще посреди песков
Оторваться-то он оторвался, да только местность оказалась вовсе уже дикой. В других секторах в пустынях встречались гостеприимные оазисы: тень, вода, пища. Приветливые аборигены могли, конечно, и зарезать, а могли и — нет. В общем, жить, а точнее, выжить было возможно. Здесь за горизонт убегали песчаные волны, острые как лезвия лучи солнца заставляли слезиться глаза, да мелькали под ногами редкие ящерицы.
Он шел по ночам, днем отсиживаясь в тени барханов или под редкими скалами. И направление вроде выбрал верное, только конец и край пыльным желто-серым волнам никак не наступал.
К седьмым суткам Лекс начал терять силы. Он проспал под скалой целый день и пропустил момент, когда солнце вышло на его сторону. Кожа левой половины тела, особенно шея, обгорели до пузырей. Было так больно, что он подстанывал при каждом шаге, а головой повернуть вообще не мог. К тому же пришлось двигаться боком, чтобы не подставлять закату обожженные места.
О высохшие кости он чуть не споткнулся. Света пока хватало, но закат в пустыне дело стремительное: только начало смеркаться, и уже ночь.
Лекс, скорее всего, так и прошел бы мимо. Он в своей жизни видел много покойников, начиная от свеженького, еще теплого, заканчивая трухой, в которую человеческая плоть превращается через века. Его заинтересовала сумка. Сквозь прореху в истлевшей ткани что-то блеснуло. Лекс подобрался поближе и пнул находку. На песок через дыру выпала старинная бронзовая лампа. Она явно пролежала тут не один год. Внутри, однако, что-то плескалось.
Лекс кинулся на лампу, как лев на антилопу. Только в перегретой голове могла возникнуть мысль, что там вода.
За сим последовал взрыв. Или скорее хлопок, вспышка, удар.
Обнаружил себя Лекс практически сразу, убедился, что не пострадал и только тогда огляделся. Шагах в десяти по ту сторону лампы на песке сидел человек.
Изможденный, покрытый ожогами, светловолосый мужчина уставился на грязного гиганта в обрывках одежды, на голове которого от длительного неухода свалялся черный колтун.
Волосы у Лекса выгорели. Кожа приобрела красновато-коричневый оттенок. Крупный нос лупился сухими кужирками. Губы запеклись и потрескались.
При желании Лекс мог изобразить такую улыбку, что таяло почти любое сердце. Но круглые темные глаза с оттянутыми книзу внешними уголками смеялись редко.
Черты лица внезапного появленца отличала скульптурная точность, а фигуру — монументальность.
— Ты откуда взялся? — спросил Лекс, перхая сухим горлом.