— Ну, чё, чё пихаисси-то? — недовольно заявил мужичонка, распространяя неприятный похмельный аромат, щедро сдобренный стойким чесночным амбре.
— Это еще кто? — раздраженно спросил Дорофей Петрович, буравя грозным взглядом похмельного мужика.
— Подозреваемый, товарищ капитан! — доложил сержант. — Местный дворник.
— Какой, к чертям, подозреваемый? А, Маменко?
— Вот! Рядом с дворницкой валялись. — Сержант протянул начальнику садовые ножницы с длинными ручками, измазанные в желтой субстанции.
— А вот и орудие убийства! — довольно воскликнул профессор, выхватывая секатор из рук сержанта. — Это оно — у меня нет ни капли сомнений!
— Ка-какое орудие убийства? Вы о чем? — Уже не на шутку переполошился дворник.
— Твой секатор? — жестко спросил капитан, едва не тыча ему в лицо «вещдоком».
— Мой, — не стал запираться дворник. — Только он того — пропал у меня… Э-э-э… — задумался мужичок. — Аккурат в четверьг. Да, точно, в четверьг на той неделе. Какая-то гнида, мой сарайчик распотрошила! Я и в милицию, и домоуправу сообщил. В тот же день! А чё? Я порядок знаю, хоть академиев ваших и не кончал! Вы проверьте, товарищ милицанер!
— Проверим, — кивнул Дорофей Петрович. — Маменко, быстро метнись в домоправление…
— Так домоуправ еще здесь, товарищ капитан, — отозвался старшина. — У него быстрее спросим.
— Хорошо, поспрошай домоуправа: действительно ли дворницкую намедни грабили?
— Есть! — Маменко развернулся и вышел из комнаты.
— Тебя как зовут, горемыка? — спросил дворника Дорофей Петрович.
— Федором Епанчиным кличут, товарищ начальник, — отозвался плешивый, поправляя сбившийся набок фартук. — И чего было хватать? Сам бы пошел, со всем нашим уважением к доблестным органам Рабоче-крестьянской милиции…
— Хорош языком молоть — подь сюды! — Поманил дворника рукой капитан. — Знаешь его? — Он указал пальцем на разделанную тушу замнаркома.
— Евпатий-Коловратий! — Схватился за жиденькую бороденку дворник. — Вот это елдень! Вот это я понимаю! Да был бы у меня такой струмент, я бы кажный божий день Фроську из чайной пялил, да сладкой наливочкой запивал…
— А ну замолкни, паскуда! — рявкнул Дорофей Петрович, запоздало набрасывая на закоченевшее тело простыню. Незакрытым осталось только искаженное посмертной гримасой лицо завнаркома. — Мне плевать, кого ты пялишь каждый день! Узнаёшь, спрашиваю?
— Да кабы кажный день пялить, товарищ начальник, — так и не сумел соскочить с темы, произнес датый дворник, — а то ведь только по большим праздникам до себя допускает, стерва!
— Епанчин, едрит твое коромысло! — вновь одернул дворника Дорофей Петрович. — По делу давай!
— Не, ну вы видали, какой хер? — Все не мог успокоиться Федор. Но, встретившись взглядом с налившимися кровью глазами капитана, он поперхнулся, состряпал постную физиономию и произнес: — Знаю я этого субчика — видал неоднократно.
— Что, часто он в эту квартиру хаживал? — уточнил Дорофей Петрович. — И вообще, когда ты его первый раз здесь увидел?
— Ну… — задумался дворник, разлохматив грязными пальцами и без того неопрятную бороденку. — У прошлом годе я его первый раз и срисовал, стал быть, осенью…
— А точнее?
— Помню, товарищ милицанер: аккурат наутро после Рождества Пресвятой Богородицы… Точно-точно! Я тогдась перебрал чутка, жутким похмельем маялся. И как назло, перехватить не у кого — подлечить истерзанное зеленым змием здоровье. А этот, — дворник презрительно кивнул в сторону трупа, — чистенький, холёный, довольный такой, что мартовский кот после случки…
— Епанчин! Не нервируй меня! — прикрикнул на дворника капитан.
— Все-все, начальник! Понял! Из большой такой черной машины это хлебало вылезло: по всему видать — большой начальник, — продолжил дворник. — Думал, на шкалик у него стрельнуть, но он так на меня свои зенки вылупил…
— Хватит, — остановил дворника Дорофей Петрович. — Я понял. Как часто он появлялся?
— Ну, сначала — раз-два в месяц, — доложил дворник, — а как потеплело — так и вовсе зачастил день-через-день…
— К кому приезжал?
— Да жила тут фифа одна…
— Кто такая? — Продолжал крутить Епанчина капитан.
— Пелагея Хвостовская, — живо отозвался дворник, — проблядушка знатная! В мамашу пошла, та тоже в свое время со всякой шантрапой якшалась, даром, что голубых кровей! Папаша мой, царство ему небесное, через её козни сгинул! Я столько бумаги в околотке извел…