Но это была любовь! Пусть я и предал её! Она долго зарождалась и потом очень долго не угасала. Позже были Кристина и Марья. И вновь долгий въезд, принюхивание, привыкание. Страсть всегда на финал. После неё любовный пыл рассеивался постепенно, побеждала физиология и привычка. Но ВСЕГДА своих возлюбленных я узнавал до! Я не мог себе позволить впустить в жизнь незнакомого человека. Любовь — плод узнавания. А здесь, в Испании… Разве это любовь? Страсть в самом начале, без прелюдий и предысторий. Бах! И не могу сдерживать себя, хочу до рези в паху и остановки сердца! Я ничего не знаю про своего финика. Ни-че-го. Знаю только, что, соблазняя его, я обязательно пораню Лару. Этот её звонок вчера в коридоре! Как удар в челюсть, больно! Я же вижу, она хорошая девушка. Да и Фил к ней относится хорошо, как к человеку по-настоящему близкому и любимому. Беременность — тоже немаловажное обстоятельство! Без любви она вряд ли бы образовалась! Значит, Фил любит Лару! Что же я делаю?
Весь вчерашний вечер я откровенно страдал. Выкурил столько сигарет, что могу записать в личную книгу Гиннеса! Решил, что справлюсь и остановлюсь! Проклял себя, идиота, что, поддавшись мимолётному желанию, поехал за Филом в этот отель. Рационально размыслив, поставил перед собой задачу: не видеть Фила. Это будет нетрудно. Завтра заключаем новые договоры, послезавтра улетаю в Барселону. Нужно только правильно организовать завтрашний вечер, прийти попозже, не есть в отельном ресторане, найти себе занятие, которое отвлекало бы меня от навязчивых мыслей о финике. Может, вообще стоило съехать в другой отель, но это было бы очевидной взбалмошностью в глазах партнёров и моего работодателя. Да и моё самомнение требовало проявить стойкость и хладнокровие. Всегда же получалось! Будем закалять свою волю…
Решил твёрдо, больше его не увижу. Но есть то, что я не могу контролировать. Во-первых, сон. Вернее, сны. Ночью просыпался и засыпал раз десять. Всякий раз во сне видел Фила. Вот он ругает меня почему-то на русском языке, называет «козлом», кидает в меня какие-то вещи, короче, устраивает истерику в моём сне. В другом сне он танцует мне приватный танец почему-то у меня дома в Питере, на нём стринги! Боже мой! Я тут же просыпаюсь, переворачиваюсь на правый бок, чтобы сердце так не напрягалось и не бухало. Но уже в следующем сне опять Фил: он кормит меня кедровыми орешками и приговаривает: «За папу, за маму, за Лару, за моё ушко, за мои глазки, за мою шейку…» И таких коротких снов много. Самый бредовый, где я бык. Фил с красной мулетой, в ослепительной короткой жилетке с золотыми и серебряными кисточками, на ногах розовые медиас — гольфы, весь обтянутый красной тканью, на голове треугольная ушастая шапочка, из-под которой косичка с чёрным бантиком. Хорош! Я себя не вижу, но знаю, что я чёрный бык, злой и почему-то единорогий. Мы собираемся сражаться не на арене, а на площадке перед бассейном. И публики нет, только на шезлонге восседает… Лёшка. Он кричит: «Всади ему!» Кому он кричит? Мне? Или Филу? Мы ходим вокруг друг друга, лицо у финского матадора серьёзное, белое, безжизненное, но красивое. Фил машет мулетой, р-раз, и я бегу на него, мимо! Ещё раз красная тряпка, двас-с, и я опять мимо! Фил подтягивает тело в победную стойку и пропускает мой рывок. Он разворачивается, он удивлён, руками зажимает живот, там кровь! Но на нём уже не наряд тореро, он в белой шапочке, в белой курточке и в белых гетрах, как сын Пикассо на картине, красная кровь на белом смотрится страшно. Ко мне же подходит Лёшка и шепчет: «Ты даже ослика не пожалел…» Я просыпаюсь в поту! Курить! Зачем мне Лёшка снится? Больше десяти лет уже прошло! Это моё подсознание меня упрекает… Нет, я ослика не трону! Я решил: уеду послезавтра (хотя уже завтра, время шестой час утра) и не попрощаюсь даже! Если он сам придёт, не открою ему дверь… Как Лёшке когда-то… Блин! Но сейчас-то это не будет предательством! Наоборот, это правильно!
На завтрак явился к самому открытию ресторана, в семь, знаю, что мало кто так рано приползает. Никого и не было. Потом сразу сбежал в порт. Осуществляю свой план.
Работа клеится неважно, я туплю, много раз возвращаюсь к одним и тем же формулировками. Опасаясь, что в таком лихорадочном состоянии неврастении напортачу, отправляю документ по электронке другу, тоже юристу, чтобы посмотрел незамыленным взглядом. Он мне тут же показал пару ляпов. Ладно, хоть у меня ума хватило не подписывать всё сразу. Испанцы уже устали нервничать, поэтому подписывают договорённости и шумно выдыхают. Ну вот, следующих пять лет будем жить по новым правилам, выгодным нашему российскому пароходству. Обязательная церемония — закрепление дружеских переговоров вином и жирной едой. Не задумываясь, соглашаюсь, пью, тяну время. Прошу, чтобы меня отвезли в музей Пикассо. Пепе воспринимает просьбу нормально, считает, что русский отдаёт так дань уважения принимающей стороне, а ведь Малага — родина великого художника! Стою перед картиной «Поль на ослике» и прощаюсь с Филом. Всё будет хорошо! Стою до закрытия.
Потом ещё убил час на прощальный ужин с Пепе на улице Лариос, хотел зайти в Кафедраль, но тот был закрыт. Едем в отель. Я сделал всё, что мог! Но вновь есть то, что я не могу предусмотреть. Когда я приезжаю в «Апельсины», буквально крадусь через первый этаж, оглядываясь, взлетаю на свой пятый, чтобы закрыться в номере, и вижу, как у двери, подпирая её затылком, по-турецки сидит Фил.
Как? Я же простился с ним! Всё, уходи! Я мотаю отрицательно головой, стараюсь не смотреть ему в лицо, не видеть белого, измученного финика. Но вижу, круги под глазами, белые губы, растрёпанные, грязные волосы и вытянувшийся в струнку позвоночник — ведь он дождался меня, я здесь.
Я сглатываю и громко говорю:
— No!
А Фил подскакивает, делает ко мне шаг:
— Yes!
Я отстраняю его рукой и открываю дверь. О! Я мужественный человек! Я стойкий оловянный солдатик! Я подонок! Я всё же поворачиваюсь к нему и говорю по-русски:
— Прощай!
И захлопываю дверь. Слышу за дверью:
— Прощай? No! Open!
И я стою у двери, прижался к ней, вжался ухом. Что он там делает? Он уходит? Он здесь ещё? Слышу, он проводит по двери рукой и дышит на уровне моего уха. Он лёг на дверь? Мы всё же лежим друг на друге? Что за безопасный секс? Или это уже где-то было? Фил! Уходи! Никому не нужна эта любовь! Я не буду писать, звонить, искать! Уходи! Я могу поцеловать тебя на прощание, вот так… через дверь…
Он слышит мой поцелуй, но не слышит моих мыслей. Он начинает стучать в дверь, барабанить, бить! Он требует! Требует открыть! Требует взять его! Требует пожалеть его! «Ты даже ослика не пожалел…» — всплывают Лешкины слова из сна. Нет, не могу, я неделю приручал его, а сейчас кину? Открываю, хватаю его за руку и дёргаю на себя. К чертям все планы, все расчёты, все сомнения… Он пришёл, он здесь, ему не страшно, а я его люблю! Какие могут быть колебания?
Фил
И всё-таки он открыл! Я дождался его губ и его рук! Может, все эти предчувствия целый день были напрасными, он вовсе не думал сбегать? Просто работа? Я сидел под его дверью два часа, я решил, что он не придёт. Нужно было ещё вчера бежать за ним! Лара была права! Она весь вечер мне впаривала, что я дурак, чтобы я шёл к нему, что даже, не зная языка, можно понять друг друга. Она подбивала меня переспать с ним! Беременная называется! Я и без её советов готов! А он? Он сбежал! И даже по-русски «прощай» выучил! Его нет целый день, я забил на пляж, на обед, на Пабло, на экскурсию в крепость, я — пограничник, не пропущу нарушителя, я дождусь его…
И вот он открыл мне и сразу нырнул в меня, а я в него. Приходится даже останавливать его — это слишком сильно, слишком глубоко, нечем дышать! Хочу медленно, хочу чувственно, хочу осознанно! Целую сам, губами, языком только провожу по зубам, не лезу в гланды. Целую в колючую шею, он стонет, прижимает меня к себе так, что я повис. Подталкивает под задницу, и я скрещиваю на нём ноги. Буду целовать так, хотя теперь я выше его! Целую в переносицу, в закрытые глаза, в лоб. Меня несут в комнату, и мы падаем в его постель, он тяжёлый, и он весь мой! Алекс отрывает меня от себя и начинает раздеваться! Смешной! У него не получается, я сажусь и помогаю ему, забираю галстук, выбрасываю в сторону балкона, вытаскиваю рубашку, медленно расстёгиваю, запрещаю ему снять рубашку через голову, смеюсь. В четыре руки, мешая друг другу, расстёгиваем ремень, и туда же его — к галстуку. Хватаю его за руки, я сам дальше! Зубами хватаю собачку молнии и веду вниз, упираясь носом и лбом в бугор, и уже руками (зубами не умею) расстёгиваю и спускаю вниз штаны, не откладывая на потом, хватаюсь за резинку белых трусов и спускаю их тоже. Прямо передо мной его член длинный, но не толстый с фиолетовой головкой. Он, как сабля, воинственно возвышается из острова чёрных волос. Я беру его в руку, поднимаю глаза на Алекса: