Поговаривали, как оказалось, что перебитые элитные бойцы с аванпоста «Сиротский приют» посеяли среди врагов сомнения в собственной непобедимости. Поделом! Да, убийство — грех. И война — грех. Но война ради жизни — иное, поэтому Джейс позволила себе снова улыбнуться, в глазах ее зажегся яростный огонек, но без ненависти. Ее бы воля: никого не убивала. Ее бы воля: всех считала бы братьями и сестрами. Но враги пришли на землю племени, они истребляли воинов, они мучили безоружных. Приходилось давать отпор. И скорбную радость вызвал тот факт, что даже ее порыв тотального отчаяния сумел внести свою лепту в начавшуюся волну сопротивления.
— Джейс, ты меня прости, но я тоже тут скрываюсь, короче, алмазы я вернул! Ну… Мне помогли, как я и говорил. Этот Броди отличный парень, правда, доверчивый и дерганный немного. Ну, такие все после общения с Цитрой. Короче, мне пора, но я вернусь, ты, главное, не сбегай больше так, а? — на прощанье махнул рукой контрабандист, покидая хибарку.
— Болтун, — усмехнулась ему вслед суровая старуха, которая что-то толкла в глиняной плошке, а затем без спросу Джейс начинала втирать зеленоватую кашицу из каких-то трав в кожу пострадавшей, продолжая. — Но тебе крупно повезло, судя по всему, ты не провисела там и часа. Герк говорит, что у подножья валялась лестница, так бы снять не смог.
А кто мог до такого додуматься, ни старуха, ни контрабандист не спрашивали, потому что на всем северном острове существовал только один человек, способный на такие «изобретательные» казни, у остальных пиратов не хватало фантазии, но главарь… Ваас. Нет, о нем Джейс не желала думать, хотя это лицо упрямо возникало в сознании. Может, из-за него ей и не позволяло небо умереть? Но почему?
Между тем немолодая женщина, очевидно, намеревалась в кратчайшие сроки поставить на ноги Джейс, которую преследовало ощущение дежавю.
— Вы из деревни Аманаки? — наконец осмелилась спросить она, узнавая в молчаливой старухе с тугим пучком черных волос на затылке торговку оружием из Бедтауна. Тогда она еще показалась клоном той, что находилась в деревне Аманаки. Торговали, разумеется, контрабандой, поэтому и Герк ее неплохо знал, настолько, чтобы доверить жизнь Джейс. Хотя разве такой уж дорогой являлась для него эта жизнь? Но раз спас, раз привез, рискуя своей безопасностью, значит, не так уж безразлична она ему была, как друг-то уж точно.
— Ты меня перепутала, — отвечала недоумевающе старуха, но как будто избегала какой-то темы.
— Но это точно Вы! — вскинула брови Джейс.
— Кто я? — сухо произнесла женщина.
— Я покупала у вас винтовку… Но в деревне Аманаками, — замялась собеседница, все-таки упрямо приподнимаясь на локтях, обнаруживая, что тело ее, хоть и отзывается болью при каждом движении, но все-таки функционирует нормально, без переломов. Это значило, что ей не предстояло быть долгой обузой.
— Ах, вот в чем дело… Так бы и сказала сразу, — будто вспомнила что-то старуха, начиная вдруг говорить загадками. — Тогда все верно, это я и не я.
— То есть как? — помотала головой Джейс.
— Вторая половина одной души: сестра-близнец моя, — улыбнулась слегка старуха, а затем иссушенное зноем морщинистое лицо будто стерлось, точно надпись на песке, украденная волной. — Знаешь, я ее уже давно не видела, мы оказались в какой-то момент по разные стороны линии фронта, Бедтаун сдался пиратам. Но кто-то всегда остается на захваченной территории. А так вроде деньги какие-то неплохие, торговля, — женщина запнулась, молчала с минуту, губы ее кривились, будто нечто причиняло ей боль, затем безразлично вышли слова. — С тех пор, как один наемник Хойта забрал мою дочь семь лет назад, мне стало все равно, с кем торговать…
Женщина снова болезненно замолчала, сжимая кулаки, сглатывая ком в горле, но заставила себя продолжить:
— С сестрой сложно увидеться. Как она там? Впрочем, наверное, нормально, если в лавочке работает.
— Она рассказывала мне… о Ваасе, - все, что могла вспомнить о той женщине Джейс, понимая, что у нее не случилось галлюцинаций в тот раз, когда она их перепутала. Еще бы: у обеих тугие пучки на голове, обе смуглые, да еще в полумраке лавок.
— Что о нем рассказывать? — сурово посмотрела на Джейс женщина, скользнув взглядом по шее девушки, точно подозревая что-то, но решила не лезть не в свое дело, вздохнув. — Из-за него нас и раскидало. А я его еще таким юным помню, — женщина еще раз вздохнула, устремляя усталый старческий взгляд прямо перед собой, упираясь им в стену, начиная рассказывать устало:
— Знаешь, мы жили точно так же, как вы… Точно так же любили… У нас было тоже очень уютно. На южном острове были отель и аэропорт, к нам даже прибывали туристы отдохнуть на тихий остров. И еще этнографы и историки. Но потом пришел Хойт… И остров показался ему… подходящим местом, — старуха снова сглотнула какой-то ком, глазные яблоки ее нервно дернулись в пелене белков. — Он решил, что нам пора не жить. А Ваас помог ему. Предал нас всех!
Рассказчица сжала зубы. Она помнила Вааса юным, она помнила его до предательства. Неужели существовали такие времена, когда он не убивал, когда не причинял боль? Существовали. Женщина их помнила, покачивая головой, поправляя выбившиеся пряди волос:
— Молодежь уже почти не помнит, как здесь было прекрасно… когда-то. Мы были такие же точно, как вы… — с этими словами она впилась недвусмысленным взглядом в молодую канадку, но заставила смягчиться, переведя свое негодования в иное русло, сипло произнося снова поганое имя. — Хойт… Почему он решает, кому не жить? После стольких лет… Уже сил нет…
Женщина смотрела на Джейс, и как будто требовала ответа, почему ее остров, ее страна должны влачить жалкое существование в руинах, а «цивилизованный мир» не знать, что еще отреставрировать; почему ее дети и внуки должны голодать, а «цивилизованный мир» бороться с ожирением; почему единичное убийство там карается пожизненным заключением, а здесь и массовых расстрелов никто не замечал за пределами острова; почему ее дочь беззаконно утащил наемник… Почему у одних должно быть будущее, а у других только гибель?
И Джейс не знала, что ответить, и она ощущала стыд, не за себя, а за то место, где ели росли, то место, куда она отчаянно желала бы вернуться. Но теперь вдруг осознала: все эти люди так и останутся в аду. И нечего будет им сказать. Слова не подбирались, ведь любое обнадеживание являлось фальшивым и сочувствие не менее лживым с ее стороны. Она жила в том мире, которому наплевать, сколько людей из чужих стран умрет. Есть страны-потребители, остальные — сырье… И от этого становилось страшно и в высшей мере стыдно: она-то ничего не могла изменить. Но что, если все-таки могла? Только все глобальные мысли спотыкались о простой вопрос: каков первый шаг в этой глобальной борьбе со злом? И ясного первого шага не видела, оттого только опускала глаза, чтобы не видеть это измученное сморщенное лицо старухи, может, вовсе не старой. Может, там, в «цивилизованном мире», ее бы еще замуж звали как вполне привлекательную дамочку, но здесь она уже являлась старухой… А у всех, кто здесь рождался, с первого дня отбиралось детство.
Джейс сжала кулаки, у нее теперь было время, чтобы осмыслить все, вернее, переосмыслить, перечувствовать новым чутьем. Почти неделю, пока ее ставили на ноги, «чинили» да «латали», и во вторую неделю, не допуская до особо тяжелой работы, она думала, приходя к новым выводам:
«На войне предательство — это иное, чем предательство в быту. Когда бежишь вперед, надеешься, что в спину выстрела не случится. Но хорошо, когда есть четкие рамки, кто друг, кто враг. Но нет. На войне предатели заслуживают только смерти. Как бы больно это ни было признавать, какие бы мотивы ни подвигли их на этот слом».
Противоречия разрывали сердце на куски. Особенно, когда она осознавала, что все это время жила… не для себя, но для своих друзей. И только для них. И в них обретался смысл ее существования. А как их не стало — так и решила, что душу можно продать, так и решила, что ничего не ценно, ничто не истинно. Только вот люди с острова никуда не девались. И горе их простиралось дальше ее личной трагедии многих утрат. И в них тоже мог обретаться смысл для человека, который не умел или уже не желал жить для себя и ради себя. После страшной казни — к счастью, неудавшейся — ей вдруг многое открылось, точно она и впрямь перешла на какой-то новый уровень понимания. Она перестала грызть себя, копаться в недрах своего разума, перестала винить себя за чужие грехи. Но одновременно точно открылась еще больше всему миру. И вдруг осознала, что теперь может, и более того, должна сражаться за этих людей, вместе с ними, несмотря на решение алчной жрицы. Ведь кто такая, по сути, Цитра? Что она реально ведала… Борьба со злом, борьба со смертью. Первый шаг обретался здесь! Да, прямо на берегу реки Бедтауна. Джейс подняла глаза на небо, снова не боялась смотреть в его иссекающую лучами вышину: