Воодушевлённый этими последними разворотными событиями, я с уверенностью Моисея вошёл-таки в чрево поверженного монстра. Я наречисто поведал своим несостоявшимся сопопутчикам то, что случайно услышал от Рулекрутов; рассказал всё, что знал о правилах выпуска автотранспорта на дорожный маршрут; красноречиво, с примерами и аналогиями обрисовал вполне реальные перспективы путешествия на этом безлошадном тарантасе: и последствия весьма возможной тяжкой аварии – белёсые хирургические или контрастные черно-красные ритуальные, и вероятность беспокойного ночлега в их прелестных Брянских лесах, и, в лучшем исходе, дополнительных тратах из их личных сбережений для того, чтобы просто вернуться домой.
От моей откровенной, краткой, но глубоко проникновенной речи пассажиры просто обалдели. Из реальных путешественников все они сразу же перешли в разряд колеблющихся – ехать или не ехать: да вроде бы и не к спеху, так чтобы уж непременно сегодня – так-таки и нет, можно и завтра или же вообще на следующей неделе. Появившаяся зыбь их сомнений быстро нарастала. Поднялся лёгкий бриз. Всё хламное нутро заурчало. Образовались волнишки, сразу увеличившиеся до приличных накатов с белыми кудряшками по навершью. Я был рад им – кудряшкам: «Кудряшки – это хорошо: это очищение, это жизнь. Хуже было бы, коль в дороге они оказались бы агонической пеной!» Весь народ со мной был согласный, а посему, забрав свою коробейную пустопорожнюю поклажу и прочие пожитки, стремглав выдавился из клоаки и приподнятый отправился восвояси. Я же, прошагав по ристалищу ещё часов около шести, дождался-таки проходящего доброго поезда, на котором и отправился домой – в Москву.
Несмотря на то, что я и не сделал ровным счётом ничего из того, зачем приехал, я уезжал осиянный. И со странным ощущением – чувством выполненного долга.
Хотя... Кто его знает! Может быть, я для того там и оказался, что бы те брянцы не отправились на том кособоком автобусе смерти. Может я своими словами уберёг людей от конца их света и скоропостижных прощаний с ними. Если та дьявольская тарантаска на скорости сто заглохла бы на трассе, или лопнуло бы колесо, или же заклинил бы редуктор, – всё что угодно могло произойти с этим растленным ящиком, собранном из позабэушных частей, место которым лишь под прессом, то финал истории мог бы оказаться преждевременно могильным.
Тогда же ещё одно благодатное соображение, не спросясь, вдруг осветило меня. Я, уезжая домой в Москву, покидаю, вроде бы как тоже «свой дом»! Свой дом – Брянск! Так с людьми случается: приехав в первый раз в чужую, абсолютно незнакомую даже по книгам и слухам местность, пробыв в ней малость малую, но отметившись в ней чем-то особенным, запоминающимся на долго, не пропадающим из верхних слоёв памяти сразу же на выходе с закрытием дверей, она становится, как бы филиалом, что ли, малой родины: как медаль ордена – названия одинаковые, а статус всё же разный, но при этом тоже – награда. Так что это – новая малая родина, почти Своё, обретя которую, мы ненамеренно начинаем улавливать обрывки информации о ней: гордиться её успехами и красотами, расстраиваться и возмущаться её нерадивостью и промахам. У многостранствующих подобных «филиалов», конкурирующих между собой за главенство в своём ряду, случается премножество. При этом все эти «малые родины» остаются практически неизведанными, постепенно уходящими с первых ролей в памятную глубину эпизодами, но из которых, по сути, и состоит жизнь. По случаю или так – время от времени, они проявляются более явственно, напоминая о себе, что, дескать, они есть, и что нельзя их забывать; да и вообще, лучше бы наведаться к ним вновь, подивиться: помнишь, как было-то? а погляди-ка теперь, как стало, как расцвело! И становится искренне радостно: а ведь и я там был, мед-пиво не пил, но капелюшечку своей души и участливости приложил и оставил. А они мне, как своему – ни за что-либо, а просто так – подарят свою теплоту и доброту: ведь теперь они уже не чужие, не посторонние, – а Свои!
Так значит и правильно: все места, в которых мы побывали в жизни, становятся так или иначе родными нам. Так и ВСЯ наша страна – изъезженная, исхоженная вдоль и поперёк нами самими, нашими детьми и близкими, близкими близких, ими самими и их роднёй – связана, срощена со всеми нами воедино, и скрепила всех нас друг с другом. Так было. Так и есть. И так будет.
С этими благостными думами я и уснул. Поезд мерно и ласково баюкал меня квадратами и площадями колёс. И так – с теплотой и доброй заботой – добаюкал до самой Москвы.