— Повторить? — спрашивал Шандор скорее из вежливости.
Но после нескольких сеансов действительно стало полегче. По крайней мере, спина уже не так тянет.
У Джурии тоже не слишком получалось. Нет, с гибкостью было получше, чем у меня, а вот силы и выносливости никакой. Она честно старалась, пыхтела, но выходила слабо. И я нет-нет, да слышала, как она роптала, мол, зачем это? Лучше гимнастикой для разума заниматься, а телесная оболочка — бренна, все равно истлеет и рассыплется прахом в конце концов. Было немного смешно это слушать, но каждому позволено иметь свои причуды.
Сезар должен был обучать на истории, легендам и молитвам, но вместо этого он учил нас читать. Нет, читать по-обычному мы все умели, а Сезар показывал, как за один взгляд охватывать целый разворот книги. Для этого нужно было предельно концентрироваться, отбрасывая все остальные мысли, не проговаривать слова про себя, быстро отыскивать главное. Но самое сложное было — запоминать. Сезар заставлял нас заучивать наизусть огромные куски текста и пересказывать их слово в слово. А потом просил выделить суть и рассказать ее своими словами, чтобы быть уверенным, что понимаем, а не просто зазубриваем. Только потом, он обещал, мы перейдем к изучению значимых текстов в библиотеке.
Эти занятия выматывали сильнее всех остальных. И тут не получалось у всех примерно одинаково. Торми Сезара откровенно побаивалась, потому пыталась что-то делать. Джурия была как всегда прилежна, но уж очень тяжело ей давалось вычленение главное и запоминание его надолго, а не на пару дней. А у меня все происходило по настроению. В один день я была собрана и сосредоточена — все давалось легко и просто, а в другой дергалась от любого шороха и витала мыслями где-то далеко. Я по десять раз перечитывала одно и то же слово, не вникая в смысл.
А с Жерардом мы изучали естествознание. И это был самый приятный и расслабляющий урок из всех. Мало того, что он прекрасно умел рассказывать так, что интересовался и понимал даже самый нерадивый, он еще и постоянно показывал нам разные необычности: посыпал кусок камня каким-то порошком, и тот вмиг превращался в золотой самородок. Жерард говорил, что это не настоящее золото и ни один ювелир не даст за него и ломанного гроша, но фокус все равно знатный. Иногда он приносил нам необычных маленьких зверушек, рассказывал про их повадки и как они устроены внутри. И про людей он рассказывал, про болезни. Некоторые, оказывается, мы наследуем от родителей вместе с родовым именем и даром, а некоторые сами к нам цепляются в течение жизни. От некоторых можно избавиться, другие лишь заглушить на время.
Люций, один единственный из наставников, относился к нашим занятиям также несерьезно, как Торми. Опаздывал, травил байки вместо занятий, показывал ярморочные фокусы. Торми приходила от них в восторг, Джури напряженно думала над тем, что бы это могло значить, и только я откровенно скучала, потому что мой дар позволял видеть его иллюзии насквозь. Изредка под особое настроение он рассказывал нам про ауры и использование дара. Больше это касалось того, как бы не причинять себя вреда, когда все выходит из-под контроля, как помогать себе и близким, но не как защищать себя и сражаться с демонами. Я скучала по последнему. Очень.
Но не обошли наш проект и трагические события. Жерард все-таки уговорил старика Бержедона немного отдохнуть от трудов. А через неделю его нашли мертвым на улице. Сердечный приступ, объяснил Жерард. Все произошло очень быстро, ему бы не смогли помочь. У нас был урок, Жерард показывал нам, как работает миниатюрный фонтан — система из трех сообщающихся сосудов. Из верхней чаши била вверх тонкая струйка, но постепенно уменьшалась вместе с уровнем воды в среднем сосуде, пока и вовсе не иссякла. Тогда Жерард присоединил к нижнему сосуду маленький насос, и струя снова забила вверх.
— Сердце тоже такой насос — гонит кровь по таким же сосудам в нашем теле. А еще это мышца. И как другие мышцы у стариков, дрябнет, теряет силы. В один день она уже не может гнать кровь, — Жерард перестал накачивать насос, и фонтанчик снова иссяк. — И человек умирает.
— Почему бы не сделать насос, который бы не переставал работать? Тогда бы люди смогли бы жить вечно. И мастер Бержедон остался бы с нами, — задумчиво сказала Джурия.
— Вечный двигатель? О, подобные исследования ведутся уже с век, наверное. Клемент участвовал в одном из проектов, правда, он, как и все до него потерпел фиаско. И потому Клемент пришел к нам. К тому же, жить вечно такой бы насос не помог. В нашем теле еще масса органов, которые со времен изнашиваются и ломаются, а еще есть болезни, голод и войны. Потому смерть будет всегда, как естественный процесс. И в общем-то это не плохо, заставляет идти вперед, к чему-то стремиться, торопиться, пока есть время. Бержедон прожил долгую жизнь, полную событий и свершений. Вряд ли он сильно сожалел о своем уходе, и мы тоже должны отпустить его с миром, как бы тяжело это ни было. Мы не забудем, — Жерард приложил два пальца левой руки к губам и поднял их в воздух в ритуальном жесте.
— Мы не забудем, — мы втроем повторили его действие.
Через день были похороны. Облаченное в холщовый саван тело пронесли с пышной процессией родственников и знакомых от городка книжников к старому кладбищу за городской стеной. Там уже был сложен большой погребальный костер. Жерард читал пронзительную прощальную речь, от которой на глаза наворачивались слезы. И женщины в черных одежда рыдали в голос. Джурия шепнула на ухо, что это специально нанятые плакальщицы. Здесь был такой обычай, чем больше на похоронах плакальщиц и чем громче они стенают — тем больше уважения к усопшему. Это казалось странным и немного смешным, но смех на похоронах неуместен.
Плакальщицы хорошо отработали свои деньги — рыдали, пока ревущее пламя полностью не поглотило тело, оставив лишь пепел. Его собрали в урну и закопали в уже разрытую яму. Сверху поставили стесанный полукругом камень с выбитым на нем именем и эпитафией: «Верный друг, ты унес в могилу чужие тайны. Так покойся с миром, пускай они не тревожат тебя на том берегу».
Я хоть и не знала Бержедона хорошо, но все равно было жаль, и за Жерарда вдвойне. Похоже, они были очень близки. Мы пошли обратно в город вместе с процессией, а Жерард оставался, чтобы проститься с другом наедине.
Еще долго мы оставляли на подоконнике в гостиной лаборатории зажженную свечу в память об усопшем.
Жерарду пришлось искать не одного помощника, а сразу двух. Это заняло некоторое время, из-за чего Жерард частенько перепоручал свои занятия другим книжникам. Но через месяц он привел к нам двух близнецов-целителей, совсем молодых, только-только после университета. «Еще не испорченные «взрослой» жизнью», — подмигнул на наши вопрошающие взгляды Жерард. Их звали Кнут и Кьел. Лапийцы, ко всеобщему удивлению, тут такие совсем немного. Долговязые тощие альбиносы, непривычно бледные по сравнению с южанами. И очень тихие. Если переговаривались, то только между собой и шепотом. А от пронзительных взглядов почти бесцветных серых глаз мурашки бежали по коже. Они взяли на себя часть уроков Жерарда, но рассказывали все очень сухо и казенно, не подкрепляя теорию практикой. Мы скучали по занятиям с Жерардом, но понимали, что на у него не хватает на все.
Постепенно времени становилось больше и подступала тоска. Тогда я попросила Торми научить меня танцевать. Бальные — я и так умела, а вот народные, манушские казались более искренними, выразительными, подлинными. Да и… любопытно просто. Торми с удовольствием откликнулась. Видно, жизнь со слишком правильной Джурией совсем ей прискучила. Торми показывала мне движения: покачивания бедрами и плечами, шаги, подскоки, повороты.
— Манушская музыка очень живая, ритмичная. Ты должна жить с этим ритмом, твое сердце — биться с ним в унисон. И конечно, фантазия, творчество, страсть — здесь не место заученным реверансам и па бальных танцев. Здесь нет правил. Ты свободна придумывать свой танец, такой, какой подходит только тебе, — воодушевленно открывала мне Торми свою поэзию.
И у нее действительно получалось. Для меня она надевала свои пестрые наряды с монетами, которые мелодично отзывались на каждое движение. И танцевала. Пластично, красиво, соблазнительно. Я и то чувствовала, как изнутри вместе с восхищением поднимается жар. А уж как должны реагировать мужчины! Я понимала, что для такого моих способностей и артистизма никогда не хватит. Мне просто нравилось само действо.