— Красивые. Надо их почистить меловым порошком и выставить в витрине в холле, — предложила я с улыбкой.
Одилон печально покачал головой.
— Моя жена не потерпит. А ты хорошая девочка. Спасибо, что напомнила мне. Я будто живой воды глотнул. Ну да ладно, идем, а то тебя хватятся внизу.
Расстроенная, что ничем не смогла помочь, я вернулась к «синим чулкам», но все еще переживала и злилась на Одилона. Он мог хотя бы попробовать побороться. Злилась на его жену, что она сделала его таким жалким.
Мастерица Синкло вещала какую-то несусветную нелепицу про то, как глупы все мужчины и как легко ими вертеть, при это создавая у них ощущение, что они сами выбирают и руководят. Я слушала и кивала невпопад. И думала, что не хочу себе таких мужчин. Вдруг его выберет другая? А у него своей воли никакой нет, и он пойдет, как теленок. Или подобно Одилону будет скитаться по углам бесшумной тенью, медленно увядая с памятью о своих подвигах. Нет, не хочу!
А вскоре я потеряла Зои. Она как-то незаметно сошлась с Элоизой, они брались под столом за руки, едва заметно обменивались взглядами, но я чувствовала это в воздухе. Зои стала появляться на стрельбище гораздо реже. А однажды я застала их в темном переулке целующимися. Сделала вид, что не заметила и перестала донимать их расспросами. Странные отношения, но кого из нас можно назвать нормальным? Раз это заставило их глаза лучиться счастьем, то пускай.
В салоне мастерицы Синкло я появляться перестала, только иногда заходила проведать Одилона в театре и посмотреть новые представления.
Еще я отыскала голубиную станцию. Она находилась в большом круглом здании, стены покрыты желтой штукатуркой, по периметру круглые колонны, а наверху большая открытая мансарда, сплошь усаженная крупными белыми птицами. Внутри было людно. Дюжина смотрителей в одинаковых белых с синими узорами балахонах занимались каждый своим направлением, к каждому стояла очередь в несколько человек, некоторые сидели за большим круглым столом и выводили на узких полосках короткие послания. Скрипели перья, со стуком окунаясь в чернильницы. Я направилась к прилавку, за которым стоял смотритель, отвечавший за почту в западный край Веломовии и взяла у него самый большой лист для посланий.
Я отписала отцу обо всем, что со мной произошло за исключением некоторых интимных подробностей, которые ему знать было явно незачем, рассказала, как я тут устроилась и попросила не волноваться ни о чем. Через пару месяцев пришел гневный ответ с требованием не дурить и возвращаться сие мгновение. Не доводить бедного родителя до умопомрачения, как мой непутевый братец. Нет, для Вейаса отыскалось парочку настолько крепких словечек, что стало ясно, что папа зол до крайности. Похоже, братец наотрез отказался браться за голову и жениться. Удрал от родительской опеки в Стольный, только его и видели. А я бы уже и хотела, чтобы его прибрал к рукам кто-нибудь вроде мастерицы Синкло и заставил, наконец, возыметь совесть. Хотя с таких, как Вей, где сядешь, там и слезешь. Уж мне ли не знать.
Одним словом отец давил на дочерние чувства, жалость к престарелому родителю, а если этого окажется недостаточно, присовокупил угрозы собрать большое войско и взять лабораторию мастера Жерарда штурмом. Я написала новое письмо, где терпеливо разъяснила, что не нужно за меня беспокоится. Я как будто замужем, уехала в замок супруга, работаю… ну не за вышивкой, конечно, но что-то вроде того. Никаких неприятностей, опасностей и неприличностей мне не грозит. В конце концов, я делаю полезное нужное дело и, возможно, когда-нибудь о моих успехах заговорит весь орден, и отец будет гордиться мной. Написала, и будто бы сама поверила, хотя за все это время никакой даже самой малой весточки от Безликого не было. И занимались мы чем-то совсем не тем, что могло бы подвести меня ближе к нему. Но… мастер Жерард умный, ему виднее.
Я уже собиралась уходить со станции, как заметила, что в боковую дверь между прилавками смотрителей постоянно заходят и выходят какие-то люди. Судя по всему, там собралась нешуточная толпа. От любопытства мне захотелось посмотреть. Я протиснулась между спинами стоявший сплошной спиной женщин. Просторная комната была битком набита, в основном женщины, старики и подростки до шестнадцати. Таращились на большие грифельные доски, исписанные именами, перебирали сложенные на столе бумаги, что-то спрашивали у дежурившего рядом смотрителя. От всеобщего шепота стоял давящий на уши гул.
— Что здесь такое? — спросила я у стоявшей рядом миловидной смуглой сальванийки с пышными золотистыми кудрями и кошачьими изжелта-карими глазами.
— Военный вестник. Здесь сообщают имена павших Стражей и новости с мест сражений, — прошептала она мне в самое ухо. — Матери, жены, сестры, дети, старики — все приходят сюда, чтобы узнать о судьбах своих мужчин.
— О, в чьей армии столько потерь? — поинтересовалась я, стараясь скрыть внутренний трепет.
— Маршала Комри. Говорят, они наткнулись на демонскую рать гораздо большую, чем рассчитывали. И это еще мало по сравнению с тем, что могло бы быть. Маршал Комри очень удачливый полководец, у него всегда потерь меньше, чем у всех.
Я ее уже не слушала. Как завороженная, пошла к доскам, расталкивая толпу локтями. Я должна знать! Долго водила пальцем по списку, проговаривая про себя каждое имя, с каждым новым сердце больно ухало в живот. Думала, умру прежде, чем доберусь до конца.
Но имени Микаша тут не было.
Я подошла к смотрителю:
— Это только за последний день, да? — я кивнула на доски.
— За предыдущие здесь, — он вручил мне стопку листков, и я снова стала вчитываться.
Глаза уже рябило от незнакомых имен, но того единственного, которого я так боялась, не было и тут. Я поблагодарила смотрителя и вернулась к сальванийке, с которой разговаривала раньше.
— Не нашла? — коротко спросила она.
Я покачала головой.
— Подожди еще, сейчас должны прийти свежие вести. Я-то не очень переживаю. Мой жених лютнист, важный человек в армии, развлекает всех, командир его бережет, — словоохотливо объясняла она.
Я зябко обняла себя за плечи.
— А мой всегда сам на передовую лезет, никто его не побережет.
Отворилась еще одна дверь, внутрь вошел новый смотритель и вручил старому охапку кожаных футляров. Под внимательными взглядами посетителей, смотритель принялся расчехлять послания и выкрикивать имена. То и дело кто-то спешно выбегал из помещения и уже из-за двери были слышны его приглушенные рыдания. Одна пожилая женщина и вовсе упала в обморок, ее тут же подхватили и понесли на свежий воздух. Я до изнеможения напрягала слух, но имя Микаша так и не назвали. И все равно горло царапал сухой ком.
— Не назвали? — деликатно поинтересовалась сальванийка, когда остальные уже начали расходиться.
— Нет, но его могли назвать другим именем. О боги, ну почему я не спросила перед отъездом! — от досады я закрыла лицо руками.
— Не переживай, все хорошо будет, я знаю. Мой Маркеллино так всегда говорит, — она обняла меня, и сразу стало легче. — Меня Ипполитой зовут, можно просто Лита.
— Лайсве, — я пожала подставленную руку.
— Рада знакомству. Приходи сюда через неделю, будут новые вести.
Я встречалась с Литой каждую неделю, и вместе мы ждали вестей. Она хоть и говорила, что с ее женихом точно ничего не случится, но я видела, как она затаивала дыхание и сжимала кулаки каждый раз, когда выкрикивали имена павших. Я тоже вздрагивала, даже время оказалось неспособным притупить волнение. И все же то, что его имени не было в списках, не значило ровным счетом ничего. Оставалось только молиться и надеяться на удачу.
В этих заботах незаметно пролетели полгода. Промозглая, слякотная зима сменилась цветущей, благоухающей ароматами садов весной. Южные деревья были особенно хороши в это время года, вишни и яблони, абрикосы и апельсины, магнолиев цвет. Я никак не могла нагуляться по паркам, слушала птиц, посещала общественные теплицы и розарии. На одном особо живописным холме собирались студиозусы-рисовальщики и выводили на больших листах углем пейзажи. Мне нравилось ненароком заглядывать в их картины, как будто смотреть на мир чужими, полными таланта и восхищения глазами.