«Меня зовут Эгон Тьеарт», — слышит Эгон свои собственные слова, звучащие, как предложение перемирия. Потом он добавляет: «я наставник и врач этого Центра».
Взгляд голубых глаз снова останавливается на его лице. Возможно, при этом совершается некоторая его переоценка, но лицо девушки продолжает сохранять свою маску полнейшего безразличия. Эгон думает, что девушка сейчас заговорит, он ожидает ее слов. Но она закрывает глаза, ничего не сказав.
Несколько мгновений он остается возле нее, потом встает и выходит из комнаты. Если ученик не хочет говорить, воспитателю не остается ничего другого, как помалкивать. Это незыблемое правило. Стажеры сами принимают решение и приходят в Центр; оказавшись в Центре, они сами определяют, говорить им, или молчать, остаться, или уйти. Наставники находятся рядом с ними только для того, чтобы отвечать на вопросы, но не для того, чтобы преподавать. Какой бы дикаркой ни казалась эта девушка, с ней будут обращаться точно так же, как с остальными стажерами. И на нее потратят столько времени, сколько потребуется.
В коридоре Эгон замедляет шаги, внезапно удивившись, что он так спокоен, что на его лице даже играет легкая улыбка. Что он ведет себя как все остальные. Ведь это ученица. Всего лишь ученица.
На протяжении нескольких недель после выздоровления девушки Эгон время от времени встречал ее. Очень редко это происходило в местах, где обычно собираются ученики и воспитатели — в столовой, в общем зале, в помещении для игр. Чаще всего он видел ее в спортивном зале, где она вытанцовывала яростные и смертельно опасные па боевого рал-ки — новеландского варианта карате, или в бассейне, по дорожкам которого она носилась взад и вперед так упорно, словно отрабатывала наказание.
Этим утром она одним движением выбросила свое тело из воды, достигнув конца дорожки, несомненно, только потому, что заметила его, но как бы по причине того, что просто закончила тренировку. Она взяла полотенце со стартовой тумбы, возле которой стоял Эгон, и принялась растирать обнаженное тело сильными, грубыми движениями. Она быстро оправилась после путешествия по зимним горам, и хотя оставалась столь же стройной, как раньше, на ее теле оформилась нервная, идеально контролируемая мускулатура. Линии тела казались четкими, экономными, словно бесполыми. Она очень коротко подстригла волосы, образующие нечто вроде гладкого черного шлема вокруг лица, на котором еще сохранились следы перенесенных испытаний. Но взгляд ее голубых глаз не изменился, оставшись жестким, неподвижным и напряженным.
— Вы давно здесь?
Он притворяется, что вопрос имеет отношение к данному помещению:
— Минут десять. Мне кажется, что в схватке без оружия вы будете опасным противником.
Ему показалось, что она несколько озадачена. Взгляд голубых глаз уходит в сторону.
— Разве это не обязательно для Путешественников?
Он снова притворяется, что понял вопрос иначе, чем рассчитывала она:
— В этих горах давно нет бандитов.
Он замечает, как сжимаются ее губы. Потом она повторяет вопрос, сделав ударение на последних словах: «…для Путешественников».
— О, — произносит Эгон небрежным тоном, — конечно, как и многое другое.
— Я занимаюсь всеми видами боевых искусств. — Она смотрит на воду бассейна, играющую голубыми бликами возле стенок из голубой керамики. — Но это есть в моем досье, как и все остальное.
В голосе, старательно изображающем нейтральность, все сильнее чувствуется напряжение. Эгон не пытается выяснить, о каком досье она говорить; наставники стараются задавать как можно меньше вопросов. Но он отвечает на вопрос, оставшийся невысказанным:
— Мы знаем только ваше имя, возраст и место рождения (это дает нам гораздо больше, чем ты думаешь, девочка).
Она напрягается, удерживаясь, чтобы не повернуться к нему; несомненно, она не хочет показать свое удивление. Чуть подождав и почувствовав, что снова способна контролировать себя, она снисходит до того, чтобы взглянуть на него.
— Вы принимаете кого угодно, — говорит она с понимающей улыбкой, которая означает: со мной это не пройдет, и вы хорошо знаете это.
— Конечно.
Несколько мгновений она изучает его, потом поворачивается к бассейну; отблески ряби играют на ее упрямом профиле, пробегают по короткой мокрой челке, кажущейся от этого еще более черной, по носу с небольшой горбинкой, по полным губам.