Слава богу, едал он эти королевские креветки — не такие уж они вкусные, мясо — грубее, чем у маленьких, и — в другой раз ляпнул бы это, что‑нибудь. вроде: «Надуть думаешь деда? Что похуже суешь?» — но сейчас это было бы неуместно и совсем уж унизительно для него.
Петр рассказывал, что — в тропиках они уже десять недель, с февраля, погода нее время такая же — пекло, но кондишены на «Альбатросе» отличные, и, в общем‑то, жить можно; план дали (Серьезный, потом сняли, потом опять прибавили, но теперь, кажется, скорректировали окончательно и они лишь немного не дотягивают, но времени ещё достаточно — Петр подмигнул, и Рогов— аж холодком проскользнуло внутри — сразу вспомнил того, прежнего Петьку. Транспорт задержался, ещё неделю назад ждали их, в конце марта, а они. вот только пришли. Горючего не было — лишь аварийный запас, который они не имели права расходовать, и потому по сводкам стояли, на самом же деле тралили — Петр опять подмигнул, но теперь это не напомнило стармеху прежнего Петьку — напротив, Рогов вдруг ясно ощутил, что перед ним другой, новый человек и ему неудобно перед Роговым, своим учителем, крёстным отцом своим, что он другой и новый, и он, подмигивая, желает показать, что он не совсем другой и новый, что есть в нем что‑то от прежнего Петьки, который помнит своего учителя, благодарен ему и вон как доверяет.
Рогов засопел, отложил недоеденную, невкусную королевскую — креветку.
— Давно плаваешь… — и, запнувшись, сформулировал: — Не механиком?
Антошин поднялся.
— Сейчас втык получишь, — шутливо предсказал он и пустил проигрыватель. — Не возражаете, если с нами Шопен поприсутствует?
Теперь уже не Рогов был отдельно от них — чиф: вы выясняйте свои отношения, а я пока о Шопеном побуду. Встать бы и увести Петьку — к себе…
Петр сказал — с улыбкой, но невесело:
— Я ведь только второй рейс плаваю, Михал Михайлович.
Рогов нахмурился.
— Не механиком, что ли?
— Вообще… Четыре года не плавал.
Болел? Всмотревшись в загоревшее и такое здоровое на вид Петькино лицо, заметил, что и рыжие волосы его поредели, и нос вроде ещё больше покривел, а левое веко ниже правого.
— Чего такое? — Он снова взял креветку, будто и не отвергал её — вовсе, а так просто, положил.
Чиф вернулся к столу, но не садился, стоял — в своем роскошном костюме, в белых манжетах с запонками, в очках — и это раздражало Рогова.
— Разное было. — Петька усмехнулся, подцепил вилкой ломтик сыра. — Евгений Иванович знает. — И этим как бы отослав за разъяснениями к чифу, есть стал.
— Со здоровьем что? — И тотчас понял — Петька и ответить не успел — нет, не со здоровьем. Опять чужим почувствовал себя, гостем, а эти двое были свои, понимали друг друга, знали все друг о друге, и один из этих чужих был Петька.
— Здоровье, слава богу, есть. Физическое, во всяком случае. — Сказал со — смешком и посмотрел на чифа: вот он, чиф, понимает его.
Рогов почувствовал, как грузнеет весь, свое мясистое горячее лицо ощутил.
— С духовным не ладится? — Тоже хотел усмешку втиснуть, но получилось плохо, — неправда получилась, получилось: он доказывает — им обоим, чужим, что и ему доступны такие понятия, — как здоровье физическое и духовное. — Училище‑то закончил?
Петр пожал плечами: стоит ли об этом?
— Три курса.
Рогов молчал, соображая.
— А лотом?
Петр взял бутылку.
— Потом много разного было… Давайте лучше выпьем. — Хозяйничая, налил всем, и это тоже покоробило Рогова. — За вас, Михал Михайлович.
Бросил, выходит, училище. У Рогова пульсировали желваки, но выдать не страшился себя: жир ровно заливал лицо, и чувства тонули в нем, как в омуте, а снаружи спокойно все.
— Что ж за. меня? Вон… за Евгения Ивановича.
Не сдержался, выдал. Подняться и уйти, но это уж слишком. Да и потом, какое ему дело, кем плавает Петр Анатольевич. Анатольевич… Какое ему дело, если и отчества‑то его не знал никогда?
Петр миролюбиво согласился.
— И за Евгения Ивановича тоже. В некотором смысле, я тоже его крестник. Ваш и его. — Вот как? Рогов не подымал глаз. И вдруг он понял, почему все так вышло у Петьки: Антошин. — Вы научили меня любить. Жизнь любить, технику. Вообще — любить… А Евгений Иванович… — Петр хорошо посмотрел на чифа и не сказал. Рогов узнал этот Петькин взгляд: так когда‑то Петька Малыга на него смотрел.
Чему же он тебя научил, зло подумал Рогов. Ненавидеть?
Антошин взял рюмку.
— Евгений Иванович ничему не научил. — Вялая улыбка поколебалась и исчезла. — Разве что разучил… Посему за Михала Михайловича, который учит любить.