Эрозия советского патриотизма
Многие годы революционный романтизм берег души образованных советских людей от влияния Запада. Однако стоило кому-то из них выглянуть из-за железного занавеса, как сразу же становилось очевидным, насколько свободней, разнообразней и богаче может быть жизнь в обществе, где нет идеологического единомыслия, страха перед органами госбезопасности и жесткой регламентации всего и вся. Кинорежиссер Андрей Кончаловский, сын обласканного властями автора государственного гимна СССР, описал в мемуарах свою первую заграничную поездку на Венецианский кинофестиваль в 1962 г. Венеция, Рим и Париж, куда Кончаловскии попал в первый раз, произвели на него неизгладимое впечатление. Великолепный венецианский Гранд-канал, исторические палаццо, веселое многолюдье и несметное количество огней, отели, где горничные в ослепительно белых передниках начищали до блеска медь дверных ручек, и прежде всего воздух свободы, отсутствие придавленности и раболепия — все это ошеломляло, повергало в смятение. Это смятение усугублялось сравнением увиденного с унылым, блеклым, вечно униженным советским миром. Много лет спустя Кончаловскии вспоминал: «Все мои последующие идеологические шатания и антипатриотические поступки идут отсюда»{696}. Позже Кончаловскии эмигрировал на Запад, работал в Голливуде и вернулся в Россию лишь в 1990-е гг. Многие в советских элитах испытали, подобному ему, культурный шок и заболели «западной болезнью».
Со временем советские люди стали ездить за границу не для «строительства социализма» и без романтических ожиданий. Для партийных и государственных функционеров, представителей культурной элиты поездки за рубеж превратились в вопрос престижа и статуса, а также доступа к вожделенным материальным благам, которых не было в СССР. В начале 1960-х гг. даже возник официальный «молодежный туризм», по каналам которого нескончаемые вереницы комсомольских работников поехали за рубеж: за один 1961 г. 8 тыс. молодых людей по линии комсомола и его «обществ дружбы» посетили Соединенные Штаты Америки, Великобританию, Швейцарию, Западную Германию и другие капиталистические страны{697}. Многие из них, побывав там, окончательно убедились, что общество изобилия, которое Хрущев обещал советскому народу в будущем, уже существует на Западе. Михаил Горбачев из Ставропольского крайкома КПСС совершил свою первую зарубежную поездку в ГДР в середине 1960-х гг. В 1971 г., будучи первым секретарем крайкома, т. е. номенклатурным работником высшего звена, Горбачев уже смог путешествовать по Италии с женой. Он взял напрокат автомобиль и объехал на нем Рим, Палермо, Флоренцию и Турин. Раиса Горбачева вела в ходе поездки социологические наблюдения, делая подробные заметки в блокнотах. В какой-то момент эти наблюдения подвигли Раису спросить мужа: «Миша, почему мы живем хуже?»{698}.
Еще одним следствием культурных перемен в советском обществе стал спад воинственных ура-патриотических настроений. Успехи в ядерных вооружениях вдохновили Хрущева в 1959 г. на то, чтобы начать отход от практики всеобщей воинской повинности и длительной службы в рядах вооруженных сил — одной из основ милитаризации общества{699}. Все большее число молодых людей, в частности студентов, получали отсрочки, а то и вовсе освобождались от военной службы. В 1960 и начале 1961 г. были произведены значительные сокращения в личном составе советской армии — на одну треть. Сотни тысяч юношей смогли получить отсрочки от призыва, а сотни тысяч офицеров оказались «на гражданке». С января 1961 г. в высших учебных заведениях были отменены военные кафедры — их восстановили в 1965 г., после смещения Хрущева{700}.
«Мирные наступления» послесталинской советской дипломатии, радикальное сокращение армии и сворачивание военной пропаганды привели к тому, что в общественных настроениях начали проявляться антивоенные и даже пацифистские настроения. Хотя советские кинофильмы, спектакли, литературные произведения и мемуары по-прежнему посвящались героям Гражданской войны и подвигам советских людей в Великую Отечественную, в них было все меньше официального пафоса и все больше трагического реализма и внимания к личности. Стала выходить в свет «проза лейтенантов» — произведения писателей, прошедших войну молодыми и попытавшихся честно разобраться в том, что произошло тогда лично с ними и со всей страной. Началась эта тенденция романом «В окопах Сталинграда» Виктора Некрасова, опубликованном еще при Сталине, и продолжилась трилогией Константина Симонова «Живые и мертвые», рассказами и повестями Булата Окуджавы, Василя Быкова, Алеся Адамовича, Юрия Бондарева и других. В своей трилогии Симонов связывал тяжелейшие поражения и потери, которые понесли советские войска в первые месяцы войны с немцами, со сталинскими репрессиями военных. Новая военная проза была встречена в штыки, в том числе многими сталинскими маршалами и генералами. «Литературная газета», орган Союза писателей, критически относилась к попыткам «дегероизации» войны, а ведущий кремлевский идеолог Юрий Жуков писал в «Известиях» о том, что «некоторые произведения» изображают войну «гнетущим образом, как беспрерывную бойню»{701}.
Образованная публика, проживавшая, главным образом, в Москве, Ленинграде и других крупных городах СССР, знакомилась с написанными после Первой мировой войны антивоенными произведениями западных писателей так называемого потерянного поколения. Особенно популярны стали романы Эриха Марии Ремарка — они резонировали с настроениями советской молодежи. Кинематограф доносил антивоенные настроения до массового сознания. Фильмы «Сорок первый», «Баллада о солдате» и «Чистое небо», созданные ветераном войны Григорием Чухраем, картина «Летят журавли» режиссера старшего поколения Михаила Калатозова изображали войну как бесконечно разнообразную панораму личных драм, где патриотизм, героизм, чувство долга соседствовали с предательством, трусостью, низким карьеризмом. Причем грань между ними, грань между жизнью и смертью нередко определялась слепым случаем, непредвиденными обстоятельствами. В пронзительном фильме Андрея Тарковского «Иваново детство» рассказывалось о том, как война калечит детскую душу. Новые фильмы периода «оттепели» разительно отличались от сталинских фальшивых и помпезных агиток — их патриотизм был зовом сердца, а не барабанного боя. Лучшие киноленты о войне напоминали кинозрителям о взлете народного духа, самых ярких его страницах. Но они же поднимали вопросы о том, почему надежды на лучшую послевоенную жизнь оказались раздавленными{702}.
В СССР миллионы людей подписывали официозные воззвания за мир, но при этом мало кто из них ясно понимал, куда может привести гонка ядерных вооружений. События, связанные с Берлинским кризисом или ситуацией вокруг Кубы, внушали тревогу, но нехватка информации и пропагандистские фильтры ее заглушали. И все же были люди, прежде всего среди писателей, поэтов и художников, которые чутко реагировали на происходящее. Их взгляды перекликались с настроениями американских битников Аллена Гинзберга и Джека Керуака, чье бунтарство против господствующей культуры питалось страхом перед ядерной войной. Белорусский писатель Алесь Адамович и русский поэт Булат Окуджава не только оплакивали своих сверстников, погибших во время Второй мировой войны, но также способствовали изменению общественных настроений — все больше людей задумывались о том, что расколотый мир может ввергнуть человечество во всеобщую катастрофу. В 1961 г. за рубежом под псевдонимом Абрам Терц вышел рассказ Андрея Синявского «Гололедица», в котором содержался намек на ядерные испытания и их последствия. Осенью 1962 г. поэт Андрей Вознесенский, находясь за границей, сказал в одном из интервью: «Восхищаюсь битниками: они поэты атомного века». Литературный критик Игорь Дедков, часто публиковавшийся в журнале «Новый мир», записал в своем дневнике: «Любые приготовления к войне отвратительны. Я боюсь не за себя, а за сына и миллионы таких, как он. Если это убеждение считается пацифизмом, то я — пацифист». Позже Адамович писал о себе и некоторых идеалистах-«шестидесятниках»: «Наш пацифизм был связан с нашим желанием решить более обширную задачу». Эта задача заключалась в том, чтобы преобразовать общество и царящие в нем взгляды, доставшиеся в наследство от Сталина{703}.