— Где же «Запорожский марш»? — повернул он голову к сыну.
— Сейчас будет.
И раздался победный клич казацких горнов. Зазвучали бандуры, кобзы, скрипки...
Есть марши походные, бодрящие, которые снимают усталость; есть такие, которые будоражат кровь, есть огненные и жалобные. «Запорожский марш», словно радуга, лучился всеми красками, кроме черной...
«Когда я слышу эту целебную музыку, мне кажется, что и я, и ты, и все мы вечны...» — послышался голос Варвары.
Леонид ничего ей не ответил. Он молчал. И там, на ленте, и сейчас. Выключил магнитофон, сунул его в портфель, и они пошли домой.
О Варваре не говорили. Ни дорогой, ни дома. Однако она, далекая, неведомая родителям, незримо шла рядом с сыном. Клавдия Павловна чувствовала ее присутствие. «Хорошая, умная женщина». Может, и в самом деле умная. Может, и хорошая. И может быть, доброжелательная к Лене: ухаживает за ним. Вот приехал во всем чистом, как из дому, в новом джемпере, даже цветы, это она, наверное, надоумила купить... И все же тяжело было примириться, что сын уже принадлежит не только ей, матери, а и еще кому-то постороннему, чужому — навсегда...
Леонид принимал ванну. Клавдия Павловна накрывала на стол. Николай Александрович курил на балконе. Вдали над заводскими трубами струился белесый дым. Значит, там все в порядке. Да и дома тоже все в порядке: все в сборе, все здоровы...
Николай Александрович не услышал, когда к нему подошла жена. В глазах у нее светилась грусть.
— Ну что же ты, Клава?.. Все так, как и должно быть в жизни.
— Ты неисправимый оптимист. И все же поговори с Леней. Я прошу тебя. Завтра будет поздно...
— Хорошо, попробую.
Но разговора, какого хотела Клавдия Павловна, не получилось.
— Не надо об этом, — улыбнулся Леонид, беря у отца папиросу. — Ты хорошо сказал: когда мало времени, никогда не нужно спешить. Положись на меня...
Он стоял чистый, свежий после ванны. Мокрые волосы поблескивали на солнце. И верилось, что ничто грязное, нехорошее не коснется его. Николай Александрович обнял сына за плечи:
— Давай еще послушаем «Запорожский марш».
И снова зазвучал победный клич казацких горнов... А потом тихий голос Варвары:
«Когда я слышу эту целебную музыку, мне кажется, что и я, и ты, и все мы вечны...»
Отец и сын стояли на балконе и молча курили...
Обретенные крылья
Солнце только что скрылось за горизонтом, и вокруг было еще светло. Но все же чувствовалось, что это последнее усилие дня, что через какой-нибудь час лохматые сумерки поползут по земле.
С полевой дороги начали выкатываться на асфальт подводы. Одна, вторая, третья... Некованые лошади быстро побежали по гладкому, как лед, асфальту, задребезжали ржавые ведра, привязанные к задкам подвод.
Рядом с лошадьми сбоку бежали утомленные псы, безразличные ко всему и привыкшие ко всему. Они не нюхали дорогу, не искали следов, будто знали, что хозяева никогда не оставляют их.
На передней подводе, опершись спиной о брезентовую будку, стоял старый цыган и неуверенно оглядывался вокруг — видно, не узнавал местность.
Но вот он что-то громко крикнул, хлестнул кнутом лошадь. Она побежала веселее, псы подняли головы, на задних подводах раздались возбужденные голоса. Вожак табора наконец-то нашел место для ночлега. Передняя подвода круто повернула вправо, колеса снова бесшумно покатились по проселочной дороге. Следом за ней повернули и остальные подводы.
Целую неделю цыганский табор, этот неизвестно как уцелевший рудимент разгульной вольницы, не имел продолжительной остановки. Каждый день в дороге. Все — и люди, и лошади, и псы — были утомлены до предела. И вот наконец-то отдых.
Едва миновали пшеничное поле, с последней подводы кто-то спрыгнул.
— ЭЙ, Марта, тебе бы все шалить! — послышался строгий мужской голос.
Из облака пыли вынырнула молодая цыганка и, обгоняя подводы, побежала вперед.
В руках у нее было крыло какой-то птицы.
Добежав до степного озера, где должен был остановиться табор, Марта взобралась на большой камень-валун, замахала крылом. Вместе с ней к озеру примчались псы и стали жадно пить воду.
Вскоре к озеру подъехали все подводы. Выпряженных лошадей отогнали на болотистый луг. Их не привязывали к кольям, не стреножили. Не было такого случая, чтобы у цыган кто-нибудь украл лошадь…
Около самой воды на высоком берегу задымил первый костер. Отец Марты хлопотал около своей подводы один. Ему никто не помогал. Мать Марты умерла два года назад, а брата Василия судили, и никто не знает, где теперь находится молодой конокрад-гитарист.
— Папа, — крикнула Марта, сбегая с камня-валуна, — здесь?