Верес снова улыбнулся и стал рассказывать, как он однажды загорелся желанием пополнить свою коллекцию яйцами аиста. Только подобрался к гнезду, выложенному из хвороста, только протянул руку, чтобы взять с еще теплого настила яйцо, как услышал над собой грозный клекот, и тут же две птицы упали на него, стали бить крыльями, раздирать клювами рубашку, кожу на спине...
В спортивной форме, разгоряченный от бега, Верес казался Стелле совсем молодым. «Разве может быть такой человек плохим?» — подумала она и сама не заметила, как спросила:
— А почему вы на сцене всегда играете плохих людей?
Павел Арсеньевич сразу стал серьезным.
— К сожалению, Стелла, и на сцене, и в жизни не всегда приходится играть ту роль, какую хотелось бы. Но любую, какая суждена, нужно играть хорошо... Ну, желаю тебе поймать красавицу траурницу, — улыбнулся он и опять побежал.
Стелла пошла домой, ей го не до бабочек. Она боялась, что снова начнется та жгучая боль, которая донимала ее всю ночь.
Необъяснимая тревога, предчувствие чего-то страшного, сознание своего одиночества пугали, однако Стелла не решилась беспокоить Клару Александровну — надеялась, что все пройдет само по себе. Но, открывая дверь своей квартиры, она вдруг почувствовала такую резкую, колючую боль в животе, дурманящая истома разлилась по всему телу.
— Ой, мама! — вскрикнула Стелла.
А дальше все было как во сне...
Чьи-то руки подняли ее с пола, положили на диван. Кто-то встревоженно охал. Потом пришел Верес, куда-то звонил по телефону. Клара Александровна одела ее во все чистое. Вскоре появились люди в белых халатах. «Врачи», — догадалась Стелла.
Верес сидел в «скорой помощи» около Стеллы, слушал, как она стонет, и не знал, чем ее утешить. Будто во время представления вдруг забыл необходимые слова, а роль выпала ему такая необычная, что первые попавшиеся слова для нее не годились...
Стеллу сразу же увезли в операционную.
— Ваша фамилия? — обратилась к Вересу молодая дежурная, склонившись над регистрационной тетрадью.
Верес назвал себя. Сестра с любопытством посмотрела на него и почтительно спросила:
— Имя дочери?
Верес хотел было сказать, чго Стелла не его дочь, но передумал: долго придется объяснять. Да и какое это имеет сейчас значение?..
Сестра, закончив писать, вышла. В приемную, будто случайно, стали забегать другие молодые девчата в белых халатах, рассматривали его. Но вот возвратилась дежурная сестра:
— Вас, товарищ Верес, просит к себе заведующий хирургическим отделением. Вот вам халат. Наденьте, пожалуйста.
На пожилого заведующего хирургическим отделением артист не произвел такого впечатления, как на молодых сестер. Заведующий по-деловому, суховато поздоровался, предложил сесть и сказал:
— Вашу дочь, товарищ Верес, готовят к операции. У нее, по всем признакам, острый аппендицит. Случай в хирургической практике ординарный, но вы же понимаете: операция есть операция, и нам нужно ваше согласие. — Он положил перед Вересом лист бумаги и авторучку: — Прошу...
Верес опять хотел было отказаться от приписанного ему отцовства, но, так же как и в приемной, снова подумал, что это не имеет никакого значения, что это всего лишь формальность и что всякие пояснения лишь могут послужить причиной к задержке операции. Не заметил, как рука вывела:
«На операцию даю согласие. П. Верес».
Заведующий спрятал лист в серую папку и решительно встал из-за стола:
— Операцию будем делать прямо сейчас.
Неосмотрительно взятая на себя ответственность только теперь ошеломила названого отца в полную силу. В глубоком замешательстве Верес вышел из кабинета, спустился на первый этаж, наугад направился к открытой двери и очутился в больничном саду.
Здесь было тихо и зелено. Сквозь густые кроны деревьев пробивались зеленые лучи. Несколько человек в зеленых халатах сидели на круглом зеленом парапете безводного фонтана. Даже тени, которые падали на садовые дорожки, тоже казались зелеными. Верес закрыл глаза: что за чертовщина — кругом сплошная зелень.
У него было такое состояние, какое бывает во время пробной репетиции, когда на сцене стоят еще чужие, из другого спектакля, декорации, и никто как следует не знает своей роли, и сама пьеса кажется жалкой бессмыслицей. Но остановить игру, отказаться от отягощающей роли уже нельзя. Поздно...
И вдруг он словно воочию увидел мать Стеллы: красивую, волевую.
«Ты не имел права давать согласие на операцию моей дочери! — послышался ее гневный голос. — Ты не имелправа распоряжаться чужой жизнью! Ты взялся играть не свою роль!»