— Разрешите, я помогу, а вы возьмите ребенка.
Запоздавшая пассажирка молча уступила тяжелую ношу незнакомому мужчине, привычным движением отбросила с лица растрепанные ветром волосы. В ее выразительных, со вкусом подведенных глазах отразилась благодарность, а с привлекательного молодого лица сразу же исчезла озабоченность.
Торопясь, Колодий невольно подумал, что такой красавице шествовать бы налегке рядом с бравым морским офицером или с бодрым лысеющим дельцом, который все способен предвидеть, уберечь от всего неприятного, обременительного и себя, и нужных ему людей.
Уравновешенный, рассудительный инженер Колодий всегда недолюбливал надменных красавиц, да и вообще не имел склонности к случайным знакомствам, поэтому сейчас, если бы не этот обеспокоенный ребенок, он ни за что не подрядился бы в добровольные носильщики.
Держа дочурку за руку, молодая мать шла впереди Колодия. Высокая, стройная, с падающим на плечи шелковым водопадом таких же золотистых, как у дочери, волос, в элегантных, чрезмерно расклешенных брюках, она казалась несколько жеманной, но, бесспорно, привлекательной.
Низкорослая и преждевременно располневшая проводница с женской завистью рассматривала запоздавшую пассажирку и подгоняла:
— Заходите, заходите. Билеты я возьму потом. Заходите, поезд отправляется.
Колодий с ходу почти закинул тяжеленный чемодан в тамбур, наклонился к девочке, чтобы подсадить ее. Малышка сразу же доверчиво обхватила ручонками его шею, прижалась к нему головкой, а ножки согнула в коленях, чтобы своими сандаликами не запачкать его светлый костюм. От золотистых кудряшек девочки пахло отваром ромашки, веяло материнской заботой.
Это как-то сразу умиротворило Колодия. Детская бесхитростная доверчивость, нежность всегда властвовали над ним. Поэтому, войдя в тамбур, он не опустил малышку на пол, не отдал матери, а пошел с ней в вагон. Предвечернее солнце ярко светило в зашторенные кремовыми занавесками окна, рассеивая по проходу приятный золотистый туман.
— Какое ваше место? — спросил Колодий, оглянувшись на свою неожиданную спутницу.
Вблизи ее лицо не казалось особенно красивым и дерзким. Приятная молодая женщина, но ничего особенного, ничего кричащего. Вот разве что выделялись четко очерченные губы. И еще глаза, глубокие, сосредоточенные и, наверно, поэтому будто подернутые какой-то затаенной грустью. Грусть эта не исчезала даже тогда, когда женщина улыбалась.
Она назвала свое место, Колодий сразу не сообразил, что им суждено ехать в одном купе. Понял только потом, когда подошел к двери, но это не вызвало ни радости, ни раздражения. Разве не все равно, с кем ехать? А вот обществу малышки, если она не окажется нетерпимо привередливой, он был рад.
Третьим попутчиком был пожилой толстяк с седой лохматой шевелюрой. Он уже надежно расположился в купе: разделся, поднял в окне фрамугу, разложил свои вещи. Без рубашки, в тесной для него розовой майке, белотелый, лишь с четким загорелым клинышком на груди, мужчина производил впечатление добродушного и до наивности простоватого человека. Таким он, наверное, и был на самом деле. Мужчина ехал до конечной станции маршрута, и это, по его мнению, давало ему больше прав распоряжаться.
— Вы не обращайте внимания, что я так по-домашнему, — начал оправдываться он. — Старому — что малому: все к лицу. А вы, молодые люди, располагайтесь как дома. Вот я выйду, а вы обживайтесь. Занимайте обе нижние полки. Не церемоньтесь. Я полезу наверх. Вы люди семейные, вместе вам удобнее будет. Да и меньше будете слышать, как я храплю. А мне все равно, где спать. Ночью я, слава богу, не встаю: не буду вас беспокоить. Так что не церемоньтесь, обе нижние полки ваши.
Мужчина вышел, «семейные люди» остались наедине.
— Ну что ж, нам, кажется, пора познакомиться, — сказал Колодий, обращаясь к девочке, которая уже примостилась около окна. — Меня зовут дядя Петя. А тебя?
— Меня? — лукаво прищурилась девочка. — Меня зовут Оксанкой. Мне уже скоро четыре года. Я уже немного большая.
Колодий перевел взгляд на мать Оксаны. И она не замедлив, полушутя, подражая дочери, отрекомендовалась:
— На работе меня зовут Ольгой Мироновной. Мне уже двадцать восемь лет. Так что я уже немного старая...
Она не рисовалась, не кичилась своей молодостью, не напрашивалась на комплимент. Ее, видно, устраивала такая полушутливая, ни к чему не обязывающая форма знакомства, которая при необходимости позволяла избегать нежелательной откровенности.
— И куда же Оксанка едет? — спросил Колодий девочку, почему-то думая, что ответиг мамаша. Но ошибся: Ольга Мироновна промолчала.