— Вы не узнали меня, Виталий Михайлович?
— Нет, не узнал вас, Зина.
— Вы уже не хотите даже называть меня Зеной?!
— Я не хочу звать вас Зеной. Я не хотел бы называть вас и Зиной, но ведь нужно же как-то... Все должно как-то называться.
Она не обиделась, засмеялась беспечно, естественно.
— Называйте меня ведьмой, продажной потаскухой, только не называйте шлюхою — я не люблю этого слова...
— Вы пьяны...
— Нет, дорогой маэстро, я просто нагая... Более нагая, нежели тогда, когда вы меня рисовали... Кстати, вы еще не продали «Мавку»?
— Еще не продал. — Глухову вдруг захотелось чем-то досадить ей. И он сказал: — Вот несу...
Видно, досадил. Зена сбросила с картины покрывало, хмурясь стала всматриваться в себя прежнюю.
— Хотите, я найду покупателей? Идемте со мной. Вам дадут настоящую цену. Вы увидите, как я умею торговать собой...
— Вы сума сошли, Зина!
В это время на пороге появился пьяный офицер в сопровождении овчарки. Офицер уставился на Зену, пес — на Глухова.
— Милая фрейлейн, господа хотят песню. О-о, фрейлейн знается с партизанами?..
Зена взяла офицера под руку.
— Это не партизан.
— А почему с бородой?
— Он — художник...
— Ах, то есть художник... Вы хороший художник? Вы есть настоящий художник?..
Виталий Михайлович молчал. Выручила, а может, ввергла в новую беду Зена.
— Господин Глухов талантливый художник, — сказала она.
— Фрейлейн уверен в этом?
— Конечно... У него с собой картина. Вы можете убедиться.
Офицер указал Виталию Михайловичу на открытую дверь:
— Прошу... Будем смотреть ваш картин.
Глухов не узнал бывшей аптеки. После перестройки здесь появился просторный зал для десятка столиков. В глубине зала, у глухой стены, находились буфет и небольшие подмостки.
— Господа! — крикнул офицер. — Наша милая фрейлейн Зена желает рекомендовать нам свой талантливый соотечественник. Она уверяет, что мы будем смотреть один небольшой шедевр, достойный Дрезденской галереи. Если это так, я готов приобрести этот шедевр...
Зена взяла из рук Глухова картину, подняла над головой:
— Я думаю, что каждый хотел бы иметь у себя настоящее произведение искусства. Я уверена, что это шедевр. Давайте устроим аукцион.
Зена сорвала с картины покрывало. Виталию Михайловичу показалось, что она сорвала одежду с себя и выставила напоказ свою обольстительную наготу.
— Гут! Браво! — закричали пьяные гитлеровцы.
Зена поставила картину на пианино.
— Так вот, господа... — Зена назвала для начала не особенно высокую цену, ударила по клавише: — Раз!.. Кто больше?
Виталию Михайловичу казалось, что он сидит в театре и смотрит спектакль.
Зена вышла из кафе вместе с Глуховым.
— Вы не жалеете, что сбыли «Мавку»?
Виталий Михайлович в ответ промолчал.
— Значит, жалеете. Но вы же несли ее продавать... Вы не любите ее, правда? Не любите из-за меня?..
— Неужели вас это еще тревожит?
Зена нахмурилась. Поправила прическу и тихо сказала:
— Я приду к вам в пять часов. Хорошо?
Она не стала ждать его ответа, резко повернулась и скрылась за дверью кафе.
Виталий Михайлович перешел на противоположную сторону улицы и затерялся среди людей...
Глухов был уверен, что Зена не придет к нему. Ну, конечно, не придет. Она просто пошутила. Что ей нужно от него? О чем они могут говорить? Нет, Зене незачем приходить. К тому же она не знает, где он живет. Он никогда не давал натурщицам свой домашний адрес. А если все-таки придет?
Он представил, как Зена будет ходить по подъездам, стучать во все двери, спрашивать, где живет художник Глухов. Да, это ужасно. Уж лучше бы прийти вместе с ней.
Было половина пятого. Глухов начал готовиться к встрече. В квартире еще сохранился порядок, наведенный женой, но его беспокоило другое: не лежит ли на видном месте что-то такое, что не каждому можно видеть.
Он боялся Зены. От нее можно ожидать всего. А может, лучше, пока не поздно, уйти куда-нибудь из дома?..
Ухватившись за эту мысль, Виталий Михайлович подошел к балкону, чтобы закрыть дверь, и вдруг увидел во дворе Зену. Она шла, не оглядываясь по сторонам, шла уверенно, словно к себе домой.
Глухов не успел отойти от двери. Зена подняла голову, посмотрела именно на его балкон и улыбнулась — наверное, обрадовалась, что ее ждут. Виталий Михайлович вышел на балкон, обреченно склонился на перила.
Он будто знал, что через несколько лет ему придется все это вспомнить, и старался подметить каждую мелочь.
Да, через несколько лет он будет рассказывать: