— Еда и вино в Брюсселе лучше, — заметила Ева. — И, собственно, зачем в этой поездке нужна я? Ведь ты — эксперт по Бельгии.
— Ромер приказал. Надеюсь, ты взяла удостоверение личности?
Она уверила его, что все в порядке, и они продолжили обед, болтая о своих коллегах и их слабостях, о недостатках жизни в Остенде. Но во время разговора Ева постоянно размышляла о своей крохотной роли в невидимом грандиозном плане, который был понятен только Ромеру. То, что ее взяли на эту работу, обучили, перевели сюда — все выстраивалось в какую-то логическую прогрессию, направленность которой она не могла понять. Она не видела роли, отведенной такому мелкому колесику, как Ева Делекторская, во всем большом механизме. Она даже не представляла себе этот огромный механизм. Моррис сказал, что это не их ума дело, и Ева с сожалением вынуждена была признать его правоту. Она отрезала небольшой кусочек камбалы и отправила его в рот — вкуснятина. Как приятно здесь, в Брюсселе, в стороне от французских и русских газет обедать с культурным и милым молодым человеком. К чему волноваться в поисках ответов, зачем мутить воду.
Пресс-конференция проводилась какой-то мелкой министерской сошкой и была посвящена позиции бельгийского правительства в связи с недавним вторжением России в Финляндию. При входе у Евы спросили, как ее зовут и откуда она, после чего они с Моррисом присоединились к почти сорока другим журналистам. Она слушала выступление сотрудника министерства минуту или две, после чего задумалась. Ева вспомнила отца, которого в последний раз видела в августе в Париже, куда ездила на несколько дней в отпуск перед переездом в Остенде. Он выглядел ослабшим, похудевшим, бородавки под подбородком стали выделяться еще сильнее, и она заметила также, что руки его тряслись даже во время отдыха. Самым неприятным было то, что папа постоянно облизывал губы. Она поинтересовалась, не мучает ли его жажда, а он ответил, что нет, не мучает, и спросил, почему она спрашивает. Ева предположила, что это было побочным эффектом от лекарств, которые он принимал для стимулирования сердечной деятельности, но она не могла больше лгать себе: ее отец медленно угасал — неумолимая старость шла за ним по пятам, он вступал в свою последнюю отчаянную схватку на земле. Еве показалось, что за несколько месяцев ее отсутствия он постарел на десяток лет.
Ирэн оставалась невозмутимой и не проявляла интереса к ее новой жизни в Англии, а на вопрос Евы о здоровье отца ответила: «Спасибо, с ним все хорошо. Доктора очень довольны».
Когда отец поинтересовался ее работой, Ева ответила, что «занимается связью» и что теперь она — эксперт по азбуке Морзе.
— Кто бы мог подумать?! — воскликнул он и на короткий промежуток времени вновь стал энергичным. Затем положил свою дрожащую ладонь на руку дочери и добавил тихим голосом так, чтобы Ирэн не могла услышать: — Ты поступила правильно, моя дорогая. Умница.
Моррис вывел свою спутницу из состояния задумчивости, тронув за локоть. Он передал ей клочок бумаги, на котором по-французски был написан вопрос. Ева взглянула на него, ничего не понимая.
— Ромер хочет, чтобы ты задала его.
— Зачем?
— Думаю, что это добавит нам респектабельности.
Когда представитель министерства закончил свое выступление, ведущий пресс-конференции попросил задавать вопросы. Ева подождала, пока четверо или пятеро из первых рядов задали вопросы, а потом сама подняла руку. Ее заметили, — La mademoiselle, là, — и Ева встала.
— Ив Далтон, — представилась она. — Информационное агентство Надала.
Ева заметила, как ведущий записал ее имя в лежавшем перед ним журнале, и после этого, по его кивку, задала свой вопрос, о смысле которого даже не догадывалась.
Вопрос касался одной из партий меньшинства в парламенте, называвшейся Vlaamsch Nationaal Verbond,[21] и ее политики «La neutralitè rigoureuse».[22] Вопрос вызвал некоторое оцепенение: сотрудник министерства ответил резко и не по сути, но она заметила еще пять-шесть рук, поднявшихся для последующих вопросов. Ева села, и Моррис незаметно для других улыбнулся ей, поздравляя. Пять минут спустя он просигналил ей, что им пора уходить. Они тихо удалились через боковой выход и почти бегом пересекли Гран-Пляс под косым мелким дождиком в сторону кафе. Они зашли внутрь, покурили и выпили чаю, глядя сквозь окна на богато украшенные величественные фасады зданий вокруг массивной площади, от которых, несмотря на прошедшие века, все еще веяло ощущением абсолютной уверенности и преуспевания. Дождь усиливался, и продавцы цветов стали сворачивать свои палатки. Ева и Моррис сели в такси и поехали на вокзал, откуда без всяких задержек и объездов добрались до Остенде.
По дороге к Генту они не встретили никаких военных колонн, поэтому ехали быстро и прибыли в Остенде к семи вечера. Они болтали в машине обо всем, не переставая при этом оставаться начеку. Ева догадалась, что это было свойственно всем работникам Ромера. Их объединяло чувство солидарности, принадлежность к небольшой элитной команде — это было трудно отрицать — но на самом деле это все было лишь напоказ: никто из них никогда не был на самом деле открытым или откровенным; они старались ограничить беседу фривольными замечаниями, вежливыми, ничего не значащими фразами. И уж никто из них никогда не упоминал в разговорах никаких деталей своих прошлых «доромеровских» жизней.
Моррис заметил:
— Ты великолепно говоришь по-французски. Первый класс.
А Ева ответила:
— Да, я какое-то время жила в Париже.
В свою очередь она спросила Морриса, как долго тот знает Ромера.
— Ох, уже приличное количество лет, — ответил он, и Ева поняла по его тону, что настаивать на более точном ответе будет не только неправильным, но также и подозрительным. Моррис называл ее «Ив», и Еве неожиданно пришло на ум, что, возможно, имя «Моррис Деверо» было его настоящим именем не в большей степени, чем ее «Ив Далтон». Они ехали в сторону побережья. Глядя на его красивое лицо, освещенное снизу светом приборной доски, Ева чувствовала досаду: ведь эта странная работа — независимо от того, в чем она заключалась для каждого — постоянно заставляла их соблюдать существенную дистанцию друг от друга, быть одинокими.
Моррис высадил Еву у дома; она попрощалась и поднялась по лестнице на свою площадку. Из-под косяка выглядывал синий квадратик Сильвии. Ева вставила ключ в замок и почти уже повернула его, когда дверь открылась изнутри. Перед ней стоял Ромер. Он улыбнулся Еве, но, как ей показалось, слегка холодно. Одновременно она увидела стоявшую в коридоре за его спиной Сильвию. Странными испуганными жестами Сильвия пыталась что-то объяснить Еве, но та не смогла понять что.
— Что-то вы задержались, — сказал Ромер. — Брали машину?
— Да, конечно, — ответила Ева, проходя в небольшую гостиную. — На обратном пути шел дождь. А я думала, что вы — в Лондоне.
— Я был. И узнал такое, что немедленно вернулся. Пассажирские самолеты — это великолепное изобретение.
Ромер подошел к окну, где лежала его сумка.
— Он здесь уже два часа, — прошептала Сильвия, гримасничая, пока Ромер, присев на корточки, возился в своем саквояже. Наконец он застегнул его и встал.
— Собирайся в дорогу, — сказал он Еве. — Мы с тобой едем в Голландию.
Пренсло — это небольшая, ничем не приметная деревушка на границе между Голландией и Германией. Путь до нее показался Еве и Ромеру на удивление долгим и обременительным. Сначала они ехали поездом от Остенде до Брюсселя, где пересели на другой поезд — до Гааги. На центральном вокзале Гааги представитель британского посольства ждал их с машиной. Ромер сел за руль и поехал на восток, в сторону германской границы. По пути он дважды сбивался с дороги в поисках съезда с шоссе на проселок, ведущий до Пренсло, и они потеряли полчаса, возвращаясь обратно, прежде чем нашли правильный путь. Они добрались до Пренсло к четырем часам утра и обнаружили, что двери в заказанной Ромером гостинице (отель «Виллемс») были закрыты на ключ, свет был повсюду выключен, и никто не собирался отвечать на их звонки, крики и настойчивый стук. Им пришлось сидеть в машине на парковке до семи часов утра, когда заспанный парень в халате открыл входную дверь гостиницы и наконец с недовольным ворчанием впустил их.