Сени Куликовых были открыты, там чувствовалась возня и нервозность. На крыльцо выскочила Нинка, в царском венце с лентами, в марлевом пышном платье до пят, и стала привязывать веревку поперек сцены. У нее не клеилось, она злилась, дергалась. А у меня даже ладони зачесались — эх, как бы я сейчас эту веревочку натянул!.. Наконец, кое-как, с провисом, закрепив ее и перекосив свой царский венец, Нинка шмыгнула за кулисы, мелькнув марлевым подолом.
— Для занавеса! — хихикнул Юрка. — Химики.
Хмыкнул и Борька, но заинтересованно.
Закутанная в черную цветастую шаль, пробежала Мирка. Вернее, не пробежала, а не знаю, как это назвать одним словом, потому что Мирка не просто бегала, а вертелась на бегу, прыгала боком, по-сорочьи, и скакала задом. Копошащихся малышей она перемахнула, как костер.
— О! — крякнул уважительно Юрка. — Ха, гляньте, — дрессировщик с волкодавом!
Это был Генка, в черных брюках и белой рубашке. Круто изогнувшись, он тащил тяжеленный футляр с баяном. Рядом, чуть выше Генкиного ботинка, преданно семенил Король Морг. Мы свистнули Генке. Он натужно улыбнулся нам, махнул рукой и, пыхтя, поднялся на крыльцо. Король Морг метнулся на нижнюю, самую высокую ступеньку, сорвался и заскулил. Малыши подсадили его, и дальше полез он сам, прямо по-пластунски. Наверху щенок наткнулся на козявку, наверно, потявкал на нее, заходя с разных сторон, ударил лапой, понюхал, фыркнул, тряхнул большой ушастой головой и уплелся в сени.
Выскочил Генка и с неожиданной проворностью подтянул веревку, а тут же подоспевшие Мирка с Нинкой подвесили к ней на прищепках две простыни, которые тотчас превратили крыльцо в настоящую сцену.
Юрка аж простонал — все закрылось и не над чем поиздеваться больше. Но тут притопали две старухи — первые зрители, и Юрка прямо скрючился от смеха. Он и нас заразил, рожа! Мы даже сползли ниже, чтобы отсмеяться, но, когда выглянули опять, удивленно выгнули губы — «зал» был почти полон, а люди подходили и подходили. Значит, прочитали афишу. Еще бы — на уборную приколоть! И тетя Зина Ширмина пришла, хозяйка ранеток и овчарки Рэйки. Тетя Зина, толстая и нарядная, сама пела в клубе «Транспортник», и у нее был вид знатока, мол, сейчас разберемся, что здесь к чему. Ширмина всегда подчеркивала, что она не простая птица, и даже ругала нас как-то театрально-культурно.
Тут же был и дядя Федя. Он сразу заметил нас и крикнул:
— Привет, галерка!.. А вы чего не выступаете?
— Мы не дураки, — ответил Юрка.
— Ух, ты! — воскликнули взрослые, оборачиваясь к нам. — Поглядите-ка на умников!.. Чего это вы приперлись на дураков-то смотреть, а?.. А ну-ка, марш отсюда!
Нас бы точно турнули, и не видать бы нам концерта, если бы в этот момент, не знаю, нарочно или случайно, не откинулась простыня и не вышла Мирка. Малыши захлопали в ладоши, и тетки отвлеклись от нас.
Я зло ширнул Юрку кулаком.
— Чего? — огрызнулся он.
— Ничего!.. Еще получишь за свой язык!
— Уж не от тебя ли?
— Именно от меня!
— Ты теперь поосторожней с Гусем — он стихи начал писать, — вмешался Борька. — Такую про тебя рифму загнет, что всю жизнь будешь чихать и кашлять.
— Я загну! — буркнул Юрка.
Мирка весело объявила:
— Товарищи! — Начинаем наш маленький концерт!.. В нем участвуют… — Она перечислила всех участников, среди которых Томки так и не оказалось, и добавила, что труппе не хватает мальчишек и что это плохо, потому что пьесу, приготовленную ими, пришлось сильно сократить, а оставшиеся мужские роли вынуждены играть девчонки. Зрители засмеялись и снова оглянулись на нас, мол, эх вы, мужчины. — Но ничего, мы обошлись! — крикнула Мирка. — Сами увидите как… Итак, пьеса «Царевна-лягушка»!
Перед занавесом появились два добрых молодца, два брата, царских сына, с луками и стрелами. Одним молодцем был Генка, другим Люська, в штанах, в сапогах и в шапке с куриным пером. Братья пожаловались друг другу, что надо жениться, и решили стрелять — куда стрела попадет, там они и найдут своих невест. Генка отвернулся и пустил стрелу через крышу, в тополя, а Люська как стояла к нам лицом, так и пальнула прямо в нас, как будто все мы были ее невестами, то есть женихами. Стрела порхнула над нами и упала в огород. Братья, пожелав один другому счастья, расстались: Генка исчез за занавесом, а Люська спустилась по ступенькам и стала расспрашивать детвору, не видел ли кто ее стрелу. Те кричали, что видели и что она улетела за дровяник, и даже вызвались проводить. Но тут из-за простыни выскользнула купеческая дочь, в сарафане и с размалеванными щеками, в которой мы сразу признали Мирку. Она поклонилась добру молодцу и протянула ему вроде бы найденную стрелу. Люська обрадовалась, поцеловала купчиху, и они в обнимку удалились. А потом занавес раздвинулся и действие пошло в декорациях…
Честное слово, я не ожидал, что все будет так по-правдашнему интересно! Конечно, мы знали, что вон той черной шалью завешено окно, а камень, на который печально опустился Иван-царевич, разговаривая с невидимой лягушкой, — это опрокинутая табуретка, накрытая серой тряпкой, да и фикус с редкими листьями мало напоминал сказочный темный лес. Но все это пустяк! Главное — игра! А играли здорово! Особенно Нинка. Была она, конечно, царевной-лягушкой!
Ох, и похлопали им! Хлопали даже мы, забыв, что мы изгнанники.
Потом, уже не закрывая занавеса, девчонки хором спели две подряд песенки, и Мирка, наконец, объявила, что выступает Гена Головачев с дрессированным псом.
Генка вышел, вернее, вышел баян с ногами и головой — баян-робот. Неуклюже и с опаской, нашаривая под собой стул, он сел и, наклонившись, проверил, тут ли Король Морг. Щенок был на месте. Он поглядывал то на хозяина, то на зрителей и облизывался — его, видно, перед выходом чем-то угостили.
А Генка развел меха…
В будущем всех нас ждет что-то большое и красивое, но что именно — неизвестно. Генка же точно будет музыкантом или даже композитором! Он и теперь уже музыкант!
Генка играл какой-то танец. Баян был большой, и казалось, что это не Генка растягивает его, а, наоборот, баян разводит Генкины руки.
— Это Чайковский, — сказал он. — Видите, под Чайковского Король Морг не поет… Или вот «Саратовские припевки», — Генкины пальцы быстро забегали по пуговичкам. — Вот, видите, даже под припевки не поет… Или вот полька Штрауса… Не поет!.. А теперь «Песенка Герцога». — Генка сделал паузу и вдруг — та-та-та — тарара-а-а, про то, что сердце красавиц склонно к измене.
Король Морг как вскинул мордашку да как взвыл!.. Все артисты высыпали из-за кулис, а зрители подняли такое ликование, что испугали самого певца. Он осекся и прижался к хозяйскому ботинку, виновато-хмуро косясь на публику. Но музыка взяла-таки свое, он опять задрал голову, показывая свой аккуратненький галстучек, и запел, искренне и смешно.
Генка оборвал песню, поставил баян на табуретку, взял Короля Морга на руки и, прижимаясь к нему щекой, смущенно поклонился. «Зал» так и взорвался от восторга!
— Концерт окончен! — крикнула Мирка.
Под аплодисменты на крыльцо важно поднялась тетя Зина Ширмина. Она поблагодарила юных артистов за доставленное удовольствие, пожала руку Мирке и наклонилась к Генке, чтобы поцеловать его, но поцелуй сорвался — Король Морг вдруг ласково дернулся к ней и лизнул ее в губы. Ширмина, вскрикнув, отшатнулась и чуть не загремела с крыльца, спасибо, девчонки поддержали.
Лучшего финиша для концерта нельзя было придумать. Молодчина Король! Надо было еще ее за нос цапнуть! Не все ей нас овчаркой Рэйкой пугать, и мы можем!.. Тут уж, не прячась, мы насмеялись вдоволь, потому что смеялся весь «зал». У тетя Зины хватило мужества не рассердиться. Она тщательно вытерла платочком побледневшие губы и с напряженной улыбкой сошла вниз.