— Порядок, — сказал он. — Но я должен кое о чем вас предупредить. Женщина, с которой я беседовал, сказала, что Сигне фон Энке не говорит. Не потому, что не хочет, а потому, что не может. Не знаю, вполне ли правильно я понял. Но, похоже, она родилась без голосовых связок. В том числе.
Валландер посмотрел на него.
— В том числе?
— У нее определенно очень серьезные пороки развития. Много чего недостает. Честно говоря, я рад, что не поеду. Особенно сегодня.
— А чем нынешний день особенный?
— Прекрасная погода, — ответил Иттерберг. — Один из первых по-настоящему летних дней в этом году. Не хочу без нужды расстраиваться.
— Она говорила с акцентом? — спросил Валландер, когда они пошли прочь. — Женщина из «Никласгордена»?
— Да, с акцентом. И голос очень красивый. Сказала, что ее зовут Фатима, если я правильно понял. Вероятно, она из Ирака или из Ирана.
Валландер обещал дать знать о себе в тот же день. Машину он оставил у главного входа в Ратушу и успел уехать, опередив бдительного парковщика. Через несколько часов он снова затормозил у входа в «Никласгорден». В приемной дежурил пожилой мужчина, представившийся как Артур Челльберг. Его смена начиналась после обеда и продолжалась до полуночи.
— Давайте начнем с самого начала, — сказал Валландер. — Расскажите о заболеваниях Сигне.
— Она одна из самых тяжелых наших пациенток, — ответил Артур Челльберг. — Когда она родилась, никто не верил, что она долго проживет. Но у некоторых такая воля к жизни, какая нам, простым смертным, непостижима.
— Точнее, пожалуйста. Что с ней не так?
Артур Челльберг помолчал, словно прикидывая, хватит ли у Валландера сил услышать факты, а может, заслуживает ли он узнать правду. Валландер нетерпеливо бросил:
— Я слушаю вас. Продолжайте!
— У нее нет обеих рук. Дефект гортани не позволяет ей говорить, а кроме того, у нее врожденное повреждение мозга. Еще деформация позвоночника. Поэтому она очень ограничена в движениях.
— То есть?
— Отмечается некоторая подвижность шеи и головы. Например, она может моргать.
Валландер попытался представить себе кошмарную ситуацию: что, если бы Клару постигла такая беспредельная катастрофа? Что, если бы Линда родила ребенка с тяжелейшими функциональными пороками? Как бы он тогда повел себя? Способен ли он вжиться в обстоятельства, в каких оказались Хокан и Луиза? Конечно же он не мог четко ответить ни на один из этих вопросов.
— Она давно здесь? — спросил он.
— Первые годы жизни она провела в приюте для детей с тяжелыми функциональными нарушениями. Он располагался на Лидингё, но в тысяча девятьсот семьдесят втором был закрыт.
Валландер жестом остановил Челльберга.
— Давайте точнее. Будем исходить из того, что, кроме имени, мне о девочке не известно ничего.
— Тогда, пожалуй, начнем с того, что не станем называть ее девочкой, — сказал Челльберг. — Ей исполняется сорок один. Отгадайте когда!
— Откуда мне знать?
— Сегодня. В обычных обстоятельствах ее отец приехал бы сюда и провел с ней всю вторую половину дня. Теперь не приедет никто.
Челльберга, судя по всему, возмущало, что Сигне фон Энке придется выстрадать свой день рождения без посещений. Валландер понимал его.
Один вопрос был, разумеется, важнее всех прочих. Но он решил повременить с ним, лучше пусть все будет по порядку. Достал из кармана свернутый затрепанный блокнот.
— Итак, она родилась восьмого июня тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года?
— Совершенно верно.
— Она когда-нибудь бывала дома у родителей?
— Согласно записям, с которыми я ознакомился, прямо из больницы ее перевезли на Лидингё, в «Нюхагахеммет». Когда приют решили расширить, соседи испугались, что их недвижимость упадет в цене. Что уж они предприняли, чтобы остановить эти планы, я не знаю. Но приют не только не был расширен, но, наоборот, закрыт.
— Куда ее перевели?
— Она угодила в этакую карусель. В том числе год прожила на Готланде, под Хемсе. А двадцать девять лет назад попала сюда. И здесь осталась.
Валландер записывал. Временами в мозгу с мрачным упорством мелькал образ Клары без рук.
— Расскажите о ее состоянии, — попросил Валландер. — Отчасти вы это уже сделали. Сейчас я имею в виду ее сознание. Что она понимает? Что чувствует?
— Мы не знаем. Она выражает только основополагающие реакции, причем языком тела и определенной мимикой, которую человеку непривычному истолковать трудно. Для нас она почти младенец, но с долгим жизненным опытом.