– Приветствую тебя, дочь царей! – проговорил он проникновенным голосом. – Подобно вечерней звезде ты явилась перед глазами восхищенного Ниари.
– Встань, Ниари, – тихо сказала Лотия. – Не дочь могущественных фараонов протягивает тебе руку, бедная молодая девушка, жертва гнусной интриги ждет от твоих слов мира и счастья своей измученной душе.
– Ты в горе, бархатноокая газель? Мне понятно твое прошлое поведение. Из преданности к плуту Танису ты выбрала француза… Что же омрачает взор той, которую Якуб Хадор, твой достойный отец, предназначил в жены победителю красных мундиров? Прости меня. Я давно должен был бы склониться пред тобою, но я только сейчас узнал, что ты удостоила своим присутствием этот странный корабль.
– Не извиняйся, Ниари. Ты предназначил плуту Танису погибнуть под ударами рыжих притеснителей нашей родины.
Египтянин склонил голову.
– Мои предки связали себя вечной клятвой верности роду Таниса, – проговорил он.
– Ты прав, но теперь последний Танис умер.
– Увы, он умер, не изгнав врагов, не исполнив долга, к которому его обязывало его высокое рождение.
– Бедняга! – тихо проговорила Лотия на ухо Роберу. – Какой патриотизм! Удивляюсь, как он мог служить изменнику?
– Забудем это, Ниари, – громко продолжила она. – Слушай. Мне сказали, что ты хотел разоблачить ложь и открыть истину, каким образом Робер Лаваред сделался Танисом.
Бронзовое лицо египтянина нахмурилось. Он мрачно взглянул на Робера и проговорил с дикой энергией:
– Европеец не должен носить славное имя, имя воинов, сравнявшихся с богами своими подвигами.
Робер хотел было что-то сказать, но Лотия удержала его:
– Ты прав, Ниари. Это имя не плащ, который можно надеть каждому. Итак, возвратясь в Европу, ты скажешь…
– То же, что я сейчас сказал.
Робер не мог больше сдерживать себя.
– Довольно, Ниари, – проговорил он. – Вы уже обещали мне это. Я вам говорил и повторяю, что больше от вас мне ничего не нужно. Вернуть свое имя, родину, – продолжал он, взяв руку невесты, – и отдать их вам, дорогая. Быть всегда с вами, жить в лучах вашей улыбки. Чудная мечта! Насколько она лучше этой позорной клички, этого имени Танис, синонима лжи и измены!
Робер хотел еще что-то сказать, но кто-то взял его за руку и сжал ее, как в тисках. Он обернулся. Перед ним стоял Ниари, пожирая его глазами.
– Что еще? – досадливо вырвалось у Робера.
– Я, должно быть, ошибся. Я боюсь верить своим ушам, – проговорил египтянин глухим, сдавленным голосом.
– Да в чем дело?
– Вы сказали, что, открыв ваше настоящее имя, я сделаю вас мужем Лотии Хадор?
– Да, я сказал это.
– И для этого вы похитили меня из темницы, вырвали из рук тюремщиков?
– Только для этого.
Глаза Ниари загорелись.
– Так велите меня снова отвести в тюрьму! – вскричал он. – Велите вырвать мне язык! Лучше смерть, лучше пытка, чем то, что вы от меня хотите!
– Да вы с ума сошли!
– Я?! Я скажу хоть слово, чтобы Лотия стала женой европейца? Никогда! Дочь Хадора будет женой вождя, победителя притеснителей. Не вздумай на меня надеяться. Отныне ты для меня Танис, и я буду клясться всеми клятвами, что это так. А! Это тебе не нравится! Это мешает Лотии соединиться с тобой позорным для ее рода браком. Так помни, я привяжу к тебе это имя, я вырежу у тебя его на лбу! Ты – Танис. Танис! Лжец тот, кто скажет противное!
Египтянин был точно в бреду. Лотия и Робер смотрели на него в немом ужасе.
– Ниари! – сказала молодая девушка. – Ниари! Приди в себя! Я готова умолять тебя; ты не захочешь моего несчастья!
– Несчастье – это стыд! Это тот позор, о котором ты мечтала? Вспомни! Ты – дочь Нила, твой долг там, на берегу великой реки. Ты должна быть там, должна своей красотой вдохнуть мужество в души тех, кто будет проливать кровь во благо родины!
– Но слушай!.. Я не рождена для этого! Не мне жить среди лагерного шума. Не мне видеть на своем пути горы трупов, слышать стоны раненых. Я не хочу, чтобы потоки крови оросили почву долины Нила и окрасили пески пустыни. Я не хочу, чтобы горячей росой пали на землю слезы детей, матерей, невест! О Ниари!
Она протягивала руки к нему, она рыдала, но он отвернулся.
– Нет! Ниари будет верен до конца. Тот, кого я вижу здесь с тобой, отныне будет Танисом и останется им вечно. Он Танис, Танис, Танис!
И, круто повернувшись, египетский патриот скрылся в открытом люке.
Лотия не удерживала его. Бледная, как изваяние, она стояла неподвижно, и только крупные слезы одна за другой катились по ее щекам…
– Лотия! – вскричал Робер, потрясенный этой картиной немого молчания. – Лотия, не плачьте так!