— Я вот и говорю, — продолжал Кощей, словно не слыша, — презабавные они, эти зверюшки, когда поглядишь за ними подольше. И научиться многому можно, лишь бы подмечать умел.
А я умею. — Голос у Кощея до странности изменился: будто раздвоился малость. — Они, к слову сказать, никогда не ждут, пока старость прийдёт. Гляди, какую хитрость освоили.
Неожиданно для Ивана кощеева голова рывком расскочилась надвое. Обе новых головы чертами выглядели моложе, но видом были гораздо страхолюднее старой: через тоненькую кожицу было видно бледное обескровленное мясо и сизые хрящи черепа. Судорожным движением Кощей скинул плащ, выставив наружу свою неприглядную старческую наготу.
Ноги Ивана подогнулись, и он закачался в цепях. А рытвина шла уже по груди Кащея. Вот она миновала живот, достигла промежности, и Кащей с хлюпом распался пополам. Обе половинки тут же принялись выдавливать из себя разные отростки, обретая прежнюю человечью форму.
— Вот так и живём, — подмигнул Ивану правый Кощей. — Ежли меня, к примеру, в одном месте убудет, в другом непременно прибавится. Так что пущай убивают. Я за себя завсегда отомстить могу.
— Одна вот только загвоздка, — сообщил левый Кощей сиплым голосом. — Сразу после разделения, пока тело ещё жидкое, жрать охота — мочи нет. И не то, чтоб разных там рябчиков-куропаток... Так что не обессудь, мил человек.
Колыхаясь на ходу, Кощеи приблизились к Ивану и облепили его с обеих сторон. Иван заорал от ужаса и боли и рванулся изо всех сил, но Кощеи присосались накрепко. Под прозрачной кожей уже заклубились красные облачка ивановой крови, как вдруг утробный рёв разнёсся по подземелью. Оба упыря-прилипалы завыли в один голос, посинели, позеленели, отвалились от пленника и задёргались на полу, на глазах теряя людские очертания. Один из них случайно зацепил стол оплывком ноги, чудесная трубка покачнулась, отскочила от столешницы и ударилась о каменный выступ, окропив его стеклянными брызгами. Кощеевские отпрыски тем временем задымились, заскворчали и наконец растеклись у ног юноши зловонной пузыристой лужей.
— Ну вот, говорил же я тебе: мужику без пития никак не можно, — бормотал под нос Иван, осторожно высвобождая из кандалов мокрую от слизи руку. — А Машка, дура: куда да куда третий шкалик в суму тянешь... Никак не понимает, что без водки нас любой супостат одолеет. Она, матушка, даже самую лютую заразу убьёт.
Жертвоприношение
В вирие было холодно и очень неуютно. До самого горизонта простилалась унылая запылённая долина, низкое небо было затянуто серым маревом. Посередине долины тлел костёр, возле него сгрудились неподвижные тёмные фигуры.
Пламя понемногу угасало. Велес взял сук и поворошил золу, затем вытащил из кучки древесного мусора ясеневое древко дротика и осторожно положил его на догорающие угли. Перун хмуро следил за тем, как огненные язычки облизывают деревянную поверхность, покрытую тонкой резьбой, но молчал.
Сидевшая рядом с ним Сирин расправила крылья, поёжилась и опять нахохлилась.
— Как же жрать хочется... — буркнула она, не отрывая глаз от огня.
Мокошь укоризненно взглянула на птицу, шумно сглотнула, потом незаметно вытащила маленький ножик и начала отпиливать очередную полоску аппетитно пахнущей кожи от Велесова тулупа.
— Всем хочется, — развёл руками ничего не замечающий Велес. — Тебе-то что, какая-нибудь восторженная дурочка в Третьяковку сходит, картиной впечатлится, кинет лишнее зёрнышко своему попугайчику — вот тебе и пожива, овёс всяко лучше чем ничего. Меня вот разные ваши васнецовы не рисовали, никто и заскорузлой корочки не догадается пожертвовать, но я же как-то терплю, не жалуюсь!
— Иди вона травку поклюй, — предложил птице язвительный Перун. — Может, откормишься, мясца нагуляешь — я такой курячий кулеш сделаю, м-м!
— Сам иди, петух бородатый! — с возмущением воскликнула Сирин и принялась подробно перечислять, куда именно идти. Боги восхищённо слушали: ругаться птица умела как никто другой.
Мокошь наконец отрезала кусок кожи от тулупа, воровато оглянулась и начала его жевать. Чуткий Стрибог на секунду отвлёкся на подозрительные звуки, но слушать Сирин было интереснее, и он опять повернул голову к матершиннице.