"Ага, хочет потом сказать, что так, мол, и было! — догадался Иван. — Не-а. Не получится. Не соберёт", — подумал он злорадно, вскочил на коня, хлопнул ладонью по крупу и ослабил поводья. Приободрившееся животное всхрапнуло и неспешно потрусило в сторону осаждённого города.
Отбор невест
— Отдай!
— Сама отдай!
— Сейчас как дам!
— Да я тебе сама как дам!
— Зачем она... ой!.. тебе? Ты ж... всё равно... ауввв!.. не умеешь...
— Да получше тебя... ааааа!.. ааумею-у-у-у-у...
— Толстуха... подлая!..
— Морда... волосатая!.. Хвост оторву... зараза-а-а!..
Рыжая лента разметала соперниц в стороны и обвилась вокруг стрелы, торчащей из теремка.
— Не ссорьтесь, девочки, — промурлыкала лисица, ласково жмурясь. — Всё равно на этот раз королевич будет мой.
На мордочках лягушки и мышки боевая ярость медленно сменялась удивлением.
— А ты что, тоже человеком оборачиваться умеешь? — недоверчиво поинтересовалась лягушка.
— Э, милая, а кто тут у нас не оборотень? — пожала плечами лисица и погладила лапкой оперение стрелы. — Ладно, прячьтесь, мой ненаглядный уже близко.
Королевич, сказать по правде, был не ахти. Замухрышка, а не королевич. Невысокий, тщедушный, глаза узкие, на жёлтом, как репа, лице — жидкие усики, на голове вместо шапки соболиной — белая повязка с красным кружком. Но зато облачён он был в шёлковый, шитый золотом халат, а на боку висел богато изукрашенный меч необычного вида.
Лиса чуть скривилась, окинула взглядом подъезжающего всадника, вздохнула и на всякий случай облизалась.
Коня потеряешь
— Я всегда подозревал, что ты смерти моей хочешь, — бурчал конь, с опаской обходя еле заметный в сумерках пенёк. — Другие богатыри живота своего не жалеют, чтоб только их верному боевому товарищу ничего не угрожало, а ты... Неблагодарный. Ишь, расселся на моей старой больной спине своей толстой...
— Ой, да перестань, — не выдержал Добрыня. — Я на разные дурацкие надписи на камнях внимания не обращаю. Пусть только кто тебя попробует тронуть — я ему из того камня быстро надгробие сделаю.
— Ага, так я и поверил, пфф, — издевательски всхрапнул конь. — Коли ты такой смелый — что ж со своей смертью повстречаться не захотел, к моей попёрся? Коне-е-ечно, меня, сиротинушку бедного-несчастного, пожилого-престарелого, на заклание отвести гораздо легче, да-а-а...
— Просто эта дорога быстрей всего к городу приведёт, — еле сдерживаясь, объяснил Добрыня.
— И до городских ворот одни лишь косточки мои доберутся, и то не своим ходом, а в вонючей перемётной суме, — обличающим тоном продолжил конь. — А то и сами кости неведомым убивцам оставишь. Холодец, небось, все любят, будет чем откупиться от разбойников...
— Ах ты, волчья сыть, травяной мешок! — возмутился Добрыня. — Когда это я друзей бросал на поругание?
— Ну, всё в жизни бывает в первый раз, — философски заметил конь. — Поначалу коварные мысли зарождаются где-то глубоко-глубоко, затем начинают всплывать, а потом, вот как сейчас, видишь на камне надпись, и сразу — клац!..
— Хватит! — завопил Добрыня, хватаясь за голову. — Ты мне уже всю душу вымотал! Вон окна постоялого двора впереди горят, я любых денег не пожалею, а тебя за самыми крепкими дверями укрою, и двери на замок запру. И на засов. И ещё бревном подопру, чтобы никто к тебе не подобрался. А главное — чтобы твоих причитаний не было слышно!
Конь понурился, горько покачал головой и, тяжело переставляя ноги, направился к избушке.
Та действительно оказалась срубленной на совесть: толстые обомшелые брёвна удержали бы любого недруга. Вот только хозяев в ней не оказалось. На старой утвари, разбросанной по полу, лежал слой пыли, зев холодной печи был затянут паутиной. Обшарив все закутки дома, Добрыня перенёс поиски во двор, однако ничего подозрительного не нашёл. Разве что земля во дворе была изрыта копытами так, будто там неделю гарцевал целый отряд татар, да ещё замок, запирающий дверь сеновала, был сорван вместе с петлями, и заготовленное на зиму сено было изрядно подъедено какой-то голодной скотиной.