На улице окончательно стемнело. Отчаявшись разведать, что случилось с хозяевами постоялого двора, Добрыня всё-таки решил заночевать в избе. Дабы избегнуть многочисленных жалоб и стенаний, коня он завёл в сенцы и запер наружные двери на щеколду, а сам умостился на лавке у печи.
Спалось богатырю плохо, всю ночь за стенами избы что-то храпело, стучало и ломало ветки. Один раз Добрыне даже показалось, что скрипнула дверь; он прислушался сквозь сон, но ничего опасного не почуял и опять заснул.
Проснувшись утром, Добрыня сел на лавке и прислушался. Из сеней не было слышно ни звука. Он осторожно надел сапоги, подкрался на цыпочках к выходу и выглянул из-за косяка.
Коня на месте не было. Студёный утренний ветерок свободно проскальзывал через приоткрытую дверь и носился по пустым сеням.
В мыслях богатыря проскользнуло непристойное слово, обозначающее конец всему. "А ведь чуял, чуял, бедняга, свою гибель скорую, — с раскаянием подумал Добрыня. — А я, дурень, ему не верил, и зря. У нас пером напишут — и то топором не вырубишь, а коли на камне высечено... Э-эх..."
Богатырь в сердцах ударил кулаком по стене. Бревно глухо ухнуло, но устояло.
"Да что ж я тут стою?! — вдруг опомнился он. — А вдруг жив ещё друг сердешный, вдруг недоеденный куда-то мчится из последних сил, а за ним враги несутся, доесть хотят поскорее?"
Добрыня выскочил из дверей, сгоряча пробежал пару шагов и остановился. Перед ним стояло с дюжину дебелых жеребцов, и их мрачный вид не предвещал противнику ничего хорошего.
В голове у богатыря опять мелькнуло то же срамное слово; он безотчётно отступил назад и упёрся спиной в стену дома. Жеребцы рассредоточились полукругом, а из-за их спин неторопливо вышли двое: здоровый серый жеребец-иноходец и конь Добрыни.
— Ты живой! — обрадовался богатырь и бросился к старому другу, но жеребцы угрожающе вскинулись и подались вперёд, заставив Добрыню опять отскочить к избе. Добрынин конь потупился и опустил голову.
— Камвады! — обратился к слушателям серый конь; выговор у него был необычный, иноземный. — Певед вами ещё одно подлое создание, угнетавшее испокон веков пведставителей нашего славного вода гуигнгнмов!
Жеребцы уставились на Добрыню налитыми кровью глазами.
— Этот позовный йеху много лет гнёл... гнетил... — конь замялся, но почти сразу же нашёлся, — угнетал свевху задницей нашего нового двуга!
— Да чо там говорить! Бей его! — воскликнул какой-то рябой жеребчик и поспешно спрятался за спины приятелей.
— Вот! — гордо выпрямил шею серый. — Вот глас навода! Во имя священной эмансипации гуигнгнмов я пведоставляю вам возможность вазделаться с негодяем и доказать на деле вевность нашим идеям!
Он отступил в сторону и повернулся, собираясь удалиться.
— Э, не, братуха, так не пойдёт, — внезапно сказал здоровенный чёрный жеребец, заступая ему дорогу. — Так не по-нашему, чтобы все на одного. Всё по-честному должно быть. Ты сам говорил, что борец за правое дело непобедим: вот и докажи.
— Вы что, мне не вевите?! — возмутился серый конь, делая попытку обогнуть чёрного сбоку.
— Как не верить — конечно, верим! — присоединился к приятелю другой жеребец, кряжистый, рыжий и с полуоторванным ухом. — Мы даже мысли не допускаем, что ты хочешь нашими копытами жар загребать. Мы с радостью убедимся, что ты и сам верен своим идеям. Давай, давай... — и он грудью потеснил серого в сторону избы.
Конь Добрыни незаметно подтолкнул к хозяину лежащую в траве толстую жердь.
— Неблагодавные! — жалобно заржал серый. — Ваши завубежные бватья, несущие свет истины в ваши дикие квая, пвиобвели для вас за большие сведства это убежище, наковмили вас досыта, а вы вот, значит, как платите за добвоту!
— Ты хочешь сказать, что купил нас за охапку сена? — обманчиво ласковым голосом произнёс черный. — А теперь рассчитываешь, что мы будем для тебя грязную работу делать? А ну-ка, чужеземец, вперёд! Ребята, смотрите, чтоб не вырвался! Эй, ты, человек, готов? Начали!
Богатырь быстро подхватил с земли жердь и нехорошо прищурился.