— А что такое…
— Аспект?!. Нет, не дождетесь, Семен, я не полезу в словарь. Аспект — это… если хотите… м-м… точка зрения.
— А с точки зрения ас-пек-та можно дать человеку в морду? — уже злясь, спросил я.
— Когда мы беседовали с вами о Платоне Каратаеве, мы уже, кажется, выяснили этот вопрос. Добро должно быть, — он поднял палец вверх, — активным.
— С кулаками, что ли? — спросил я.
Он удивленно вздернул брови.
— Н-ну, если хотите, иногда с кулаками. Вот скажем, когда общество обезвреживает себя от всякой нечисти, оно творит добро для всех, но при этом, конечно, кое-кому и достается… Это вполне закономерно.
— Это понятно, — сказал я. — А вот для того, чтобы сделать доброе дело, можно наврать?
— Наврать?
— Ну, слово нарушить?
— Х-мм, слово нарушить, конечно, не годится. Впрочем, — он опять поднял вверх палец, — это зависит…
— От кон-крет-ной ситу… си…
— Ситуации? Совершенно верно! Вы изумительно сообразительный, Семен. Но вот что интересно: сегодня меня уже второй человек спрашивает — можно ли нарушить слово. Удивительное совпадение.
Я, конечно, сразу сообразил, что это за человек, и обрадовался: ага, значит, и она переживает! Хотя, может, она про какое-то другое слово спрашивала.
— Семен, — осторожно сказал Григорий Александрович. — Если это не секрет, может быть, я вам подскажу что-нибудь. Я вас очень уважаю, Семен. Я к вам очень хорошо отношусь, Семен.
— Вы-то да… — сказал я нечаянно.
Он как-то странно посмотрел на меня:
— Можно один нескромный вопрос?
— Можно, — сказали.
— Ага. Как вы относитесь к… моей дочери?
— К кому? — спросил я, не сразу сообразив.
— Я имею в виду Марию, — сказал он смущенно.
— А-а, — сказал я. — Ничего я к ней отношусь.
— «Ничего»? — спросил он и вдруг рассердился: — Идиотское слово! «Ничего»! Ничего и есть ничего. Еще вот говорят: «Ничего и дома много». Пошлость. Извините.
— Ничего, — сказал я, — то есть пожалуйста.
— Если вам не хочется, — сказал он грустно, — не говорите, но Маша последнее время волнует меня. То какие-то синяки, то какие-то тайны, то она смеется, то чуть не плачет. И мне кажется, что у нее как-то нет друзей. Вот приходил к нам один мальчик. Очень славный, воспитанный. Так и его она вчера почти прогнала. Не понимаю…
— Герка, что ли? — спросил я и вот ведь — обрадовался.
— Да, Герман.
— Герасим, — сказал я и тут же прикусил язык. Ну и подлый же ты тип, Половинкин…
— Герасим? Почему Герасим?
— Да нет, это я так. Он парень… ничего, то есть… ну, в общем, парень…
— Хорошо, — сказал Григорий Александрович. — Вам это, наверное, не интересно. Ведь вы к ней никак не относитесь.
Вот ведь, чудак-чудак, а хитрый: как повернул!
— Да нет! — закричал я. — Не «никак», а «ничего». «Ничего» — это значит…
— Что значит? — спросил он, наклонившись ко мне.
— А вы… вы ей не скажете?
Он помотал головой, и лицо у него стало совсем как у мальчишки, он даже рот открыл от любопытства.
— Честное слово, — сказал торжественно. — Так что это значит?
— Ну, это значит — хорошо. Хорошо я к ней отношусь. Вот.
— Я очень рад, Семен. Она неплохая девочка.
Я кивнул. Как будто я без него не знаю, какая девочка — М. Басова, но мне было приятно, что у нас с ним такой мужской разговор идет.
— Слушайте, Семен, — сказал Григорий Александрович, помолчав. — А что это все-таки за слово, которое вам нужно нарушить?
— Знаете, Григорий Александрович, — сказал я, — можно я вам ничего сейчас не скажу? Вы в разведку когда ходили, наверное, попадали в разные переделки?
— Случалось, — сказал он скромно.
— И самому решать, что делать, тоже, наверное, приходилось?
— Приходилось.
— Вот и я хочу попробовать сам решить.
— Что ж, — сказал Григорий Александрович задумчиво. — Что ж, это по-мужски. И я приветствую. Но имейте в виду, Семен, если вам потребуется моя помощь, я всегда к вашим услугам.
— Спасибо, — сказал я. — Обязательно.
— Ну вот. И с Машей вы дружите. Хорошо?
— Я рад бы. Но она… не очень-то она меня уважает…
— Неправда! — весело сказал Григорий Александрович. — Неправда! Уж я-то знаю. Поверьте мне — я отец. А вообще-то… — Тут он наклонился ко мне и зашептал в самое ухо: — Девочки — очень странные люди. Совсем, совсем непонятные. Правда?
— Ага, — сказал я, и мы оба немного посмеялись.
— А где она сейчас, Маша? — спросил я.