— Спрятала я, — уточнила Грейс. — Она сунула их мне, прежде чем они ворвались в карету.
Томас улыбнулся, восхищаясь ее находчивостью, а зачем, после несколько неловкой паузы, заметил:
— Вы так и не сказали, почему до сих пор не легли. Определенно вы заслужили отдых.
Она помедлила, издав неопределенный звук и оставив его гадать, что приводит ее в такое смущение.
— У вашей бабушки возникла странная просьба, — наконец сказала она.
— Все ее просьбы странные, — заметил он.
— Нет, эта… — Она испустила вздох отчаяния. — Вряд ли вы захотите помочь мне принести картину из галереи.
Такого Томас не ожидал.
— Картину? — переспросил он.
Она кивнула.
— Из галереи?
Она снова кивнула.
Он попытался угадать… и сдался.
— Надеюсь, она попросила картину скромных размеров.
У Грейс был такой вид, словно она сдерживает улыбку.
— Натюрморт?
— Нет.
Милостивый Боже, его бабушка наконец-то сошла с ума. Пожалуй, это даже хорошо. Возможно, он сможет отправить ее в приют для умалишенных. Вряд ли кто-нибудь станет возражать.
— Она хочет портрет вашего дяди.
— Моего дяди? Которого?
— Джона.
Томас кивнул. Он мог и не спрашивать. Конечно, он никогда не знал своего дядю. Джон Кавендиш преставился за год до его рождения. Но замок Белгрейв долго жил под его тенью. Вдовствующая герцогиня всегда больше всего любила своего среднего сына, и все это знали, особенно остальные сыновья.
— Он всегда был ее любимцем, — промолвил он.
Грейс бросила на него вопросительный взгляд.
— Но ведь вы его не знали.
— Нет, конечно, — отозвался он деловитым тоном. — Он умер еще до моего рождения. Но мой отец говорил о нем.
Довольно часто, и никогда с симпатией.
Тем не менее, ему придется помочь Грейс снять портрет со стены. Бедняжка одна не справится. Он покачал головой.
— Надеюсь, портрет не в полный рост?
— Боюсь, что да.
Боже. С его бабушкой не соскучишься.
Нет, он не будет этого делать.
Он посмотрел на Грейс в упор.
— Нет, — сказал он. — Сейчас вы ничего не будете делать. Если ей так хочется, чтобы эта чертова картина висела в ее спальне, пусть попросит лакея завтра утром.
— Уверяю вас, мне ничего так не хочется, как лечь спать, но легче сделать то, что она просит.
— Вовсе нет, — заявил Томас. Бог свидетель, его бабушка всех достала. Он повернулся и решительно зашагал вверх по лестнице, собираясь задать ей словесную порку, которую она давно заслужила, но на полпути обнаружил, что он один.
Что это с женщинами Линкольншира сегодня? Вторая бунтует.
— Грейс! — рявкнул он.
А когда она не материализовалась у подножия лестницы, сбежал вниз, окликнув громче:
— Грейс!
— Я здесь, — отозвалась она, выскочив из коридора. — Господи, вы разбудите весь дом.
Он пропустил ее предостережение мимо ушей.
— Не говорите мне, что вы собираетесь притащить картину сама.
— Если я этого не сделаю, она будет звонить мне всю ночь и я не сомкну глаз.
Он сузил глаза.
— Предоставьте это мне.
На ее лице отразилась тревога.
— Что предоставить?
— Перерезать ее шнур для звонка, — сказал он, направившись вверх с еще большей решимостью.
— Перерезать шнур… Томас!
Томас и не подумал остановиться. Грейс кинулась следом за ним, перескакивая через две ступеньки.
— Томас, вы не посмеете, — произнесла она, запыхавшись, почти догнав его.
Он остановился и обернулся, глядя на нее с улыбкой. Право, это становится забавным.
— Это мой дом, — сказал он. — Я могу делать все, что пожелаю.
В несколько шагов преодолев оставшееся расстояние, Томас лишь на секунду помедлил у двери бабушки, которая была распахнута настежь, облегчая вход.
— Что, — отрывисто произнес он, проследовав прямиком к ее постели, — по-вашему, вы делаете?
Но его бабка выглядела… странно.
В ее глазах отсутствовала обычная жесткость, и, по правде говоря, она была недостаточно похожа на ведьму, чтобы соответствовать образу Августы Кавендиш, которую он знал и недолюбливал.
— Святые небеса, — невольно произнес он, — с вами все в порядке?
— Где мисс Эверсли? — спросила она, беспокойно обшаривая глазами комнату.
— Здесь, — отозвалась Грейс, войдя в комнату и поспешив к кровати с другой стороны.
— Ты принесла его? Где портрет? Я хочу видеть моего сына.
— Боюсь, уже поздно, мэм, — попыталась объяснить Грейс, подавшись вперед и бросив пристальный взгляд на вдовствующую герцогиню.
— Вы могли бы поручить лакею, чтобы он доставил его сюда завтра утром, — вмешался Томас, гадая, почему ему кажется, что между женщинами только что установилось какое-то безмолвное взаимопонимание, хотя он был вполне уверен, что его бабушка не поверяет Грейс свои секреты и что та платит ей тем же. Он прочистил горло. — Я не допущу, чтобы мисс Эверсли выполняла такую тяжелую работу и определенно не посреди ночи.
— Мне нужна эта картина, Томас, — сказала вдовствующая герцогиня, но в ее голосе не чувствовалось обычной резкости. Была скорее слабость, что не могло не тревожить. И тут она добавила: — Пожалуйста.
Томас закрыл глаза. Его бабушка никогда не говорила «пожалуйста».
— Завтра, — отозвался он, взяв себя в руки. — Первое, что мы сделаем, если вы пожелаете.
— Но…
— Нет, — перебил он. — Мне жаль, что вы расстроены сегодня, и я непременно сделаю все необходимое — в разумных пределах — для вашего удобства и здоровья, но это не включает капризы и несвоевременные требования. Вы меня поняли?
Губы вдовствующей герцогини сжались, и в глазах мелькнуло ее обычное высокомерие. По какой-то причине это подействовало на Томаса успокаивающе. Не то чтобы он одобрял надменные манеры своей бабки, но мир казался бы более спокойным местом, когда его обитатели вели бы себя так, как от них ожидают окружающие.
Она молчала, сердито глядя на него.
Томас ответил ей твердым взглядом.
— Грейс, — резко произнес он не оборачиваясь, — отправляйтесь спать.
Последовала продолжительная пауза, затем он услышал, как она вышла.
— Ты не имеешь права командовать ею, — прошипела вдовствующая герцогиня.
— Нет, это вы не имеете права.
— Она моя компаньонка.
— Но не рабыня.
Ее руки затряслись.
— Ты не понимаешь, никогда не понимал.
— За что я бесконечно благодарен судьбе, — парировал Томас. Милостивый Боже, в тот день, когда он поймет свою бабушку, он перестанет быть самим собой. Всю свою жизнь он пытался угодить этой женщине, или, если быть точным, первую половину жизни он пытался угодить ей, а вторую половину пытался избегать ее. Она никогда не любила его. Томас достаточно хорошо помнил свое детство, чтобы знать это с уверенностью. Теперь это его не волновало, он давно понял, что она никого не любит.
Но очевидно, так было не всегда. Если судить по неприязненным высказываниям отца Томаса, Августа Кавендиш обожала своего среднего сына. Она всегда сетовала, что не он наследует герцогский титул, а когда наследником неожиданно стал отец Томаса, ясно дала понять, что он является жалкой заменой. Джон был бы лучшим герцогом, а если не он, то Чарлз, который, как старший, был воспитан для этой миссии. Когда он умер, Реджинальд, рожденный третьим, остался один на один с ожесточенной матерью и женой, которую не любил и не уважал.
При всем том, что Реджинальд Кавендиш и его мать явно ненавидели друг друга, на самом деле они были поразительно похожи. Они оба никого не любили и определенно не любили Томаса независимо от того, был он наследником герцогства или нет.
— Жаль, что родственников не выбирают, — буркнул Томас себе под нос.
Леди Августа бросила на него острый взгляд. Она не расслышала слов, но его тон говорил сам за себя.
— Оставь меня, — сказала она.
— Что с тобой сегодня? — спросил он, озадаченный ее поведением. Конечно, ее расстроило нападение разбойников — возможно, ее даже держали под прицелом пистолета, — но Августа Кавендиш никогда не была хрупким цветком. Томас не сомневался, что она выплевывала бы гвозди даже тогда, когда ее положили бы в могилу.