— Тогда тебе не скажут, — говорит многомудрая Вика.
— Не скажут! Своим умом дойду. Там куш другой. Что я с карандашами возиться буду, копейки считать? Руку набьешь — и в шоколаде на всю жизнь.
Вика смотрит на Тему с сожалением. Она видела много таких энтузиастов.
Марина обозревает сквозь маску озеро, веселящихся купальщиков, одинокого рыбака в лодке. Вода темная и непрозрачная, поверхность зловеще искрится, отражая лучи. Хочется посмотреть, кто живет под водой. Нет южных морей, но имеется хотя бы маска.
— Пойдешь купаться? — спрашивает Вика. — Холодно.
— Водичка что надо! — говорит Тема. — Парное молоко.
— После Ильи-пророка купаться нельзя, — настаивает Вика. — Раньше не купались.
— Раньше! Кто сказал, что раньше? Мало ли, вон — яблоки до Спаса тоже есть нельзя, а кто слушал?
— Я, например, не ем, — говорит Вика. — Я летние не люблю. Люблю, когда на варенье… антоновка… или золотая китайка, янтарная, светится…
Тема потягивается, раскинув руки.
— Зато сейчас бананы с авокадо трескают, а раньше вообще не знали, что такое.
— Глобальный мир, — соглашается Вика уныло.
— Так вот, в глобальном мире нет Ильей-пророков, да и климат меняется. Что за зимы? Не зимы, а бардак. То мороз, то жара.
— Суеверие, — веско подводит итог Павлик.
Марина идет к воде. Недоброе сердцебиение замедляет ее шаг, и она хмурится: возможно, предчувствие — озеро не прогрелось. Но возвращаться несолидно. Марина осторожно скользит по глинистому спуску и, чувствуя восхищенные взгляды, перехватив дыхание, бросается в холодную воду. Бодрящая упругая вода подхватывает ее и позволяет плыть от берега, в глубину. Когда-то здесь был овраг. Наверное, на дне остались остовы затопленных деревьев. Марина опускает в воду маску, но видит только взвешенную муть. Тогда она ныряет, и ножную мышцу пронизывает боль. Боль так сильна и неожиданна, что Марина замечает лишь ее и не замечает, что тонет. Она в ужасе дергает сведенной ногой, но за масочным стеклом из непрозрачной воды на нее надвигается успокоительное видение, ей чудится бледное лицо, уверенные объятия, потом маску срывает, и Марина блаженно погружается в отсутствие действительности.
И вот она опять сидит на стерне, мокрая и жалкая, и краем уха слушает восхваления Теме, который спас ее из воды и которому следует вручить медаль за подвиг. Марина не возражает, не опровергает, а только с тихой радостью знает про себя то, что никому не расскажет.
Вика, довольная благополучным исходом несчастного случая, толкает Марину в бок и подначивает:
— Тема-то у нас герой. Поцелуй его, ну-ка, целуй, целуй!
Тема раздувается от гордости.
— Да, да, поцелуй меня.
Марина послушно, под аплодисменты наблюдающих, приникает к Теминым губам. Ее немного удивляет, что, поначалу довольный, Тема испуганно отстраняется.
— У тебя… — бормочет он, — губы холодные. Как у русалки.
Марина видит, что ему хочется достать платок и утереться.
— Как не холодные, замерзла она, — поясняет Вика, снисходительная к Теминому неопытному испугу.
Павлик свирепо сопит.
— Там тебе того… — произносит он понимающе, — не Египет.
Теме неловко, и он пытается переменить тему.
— У вас мужика застрелили, — говорит он. — В парке. Не слышали?
— Ох, ужас какой, — произносит Вика печально. — Точно, мне говорили. Как же его… Вадим. Вадима застрелили.
— Кому надо, — говорит Тема удивленно, — в нашей деревне из ствола палить?..
— Ууу… — тянет Вика покровительственно. — Ты много чего не помнишь по молодости…
Вечер, гаснет небо над парковыми кронами, сгущается приятная прохлада. Марина сидит у окна, не зажигает лампу и погружается в полудрему под тихое воркование пенсионеров, заменивших к вечеру голубей у подъезда. Ей чудится, что ее отражение в старом настольном зеркале с померкшей амальгамой подергивается рябью, колышется, и вдруг в побитой раме отчетливо возникает лицо, привидевшееся на озере: синеватое, мертвое, с кровоточащим ухом. Затем она видит в зеркале, как он обнимает ее и медленно поднимается с илистого дна, через мутную воду, к поверхности. Вадим, вспоминает она. Его зовут Вадим… Снова колышется зеркальная гладь, исчезает мертвое лицо, Марина просыпается от громкого бабушкиного голоса за окном.
— …рыбья температура, — говорит бабушка кому-то незримому.
— Рыбья, рыбья! — подтверждает Валя со второго этажа. — Тридцать пять и пять. И не поднимается.
В разговор вступает сосед дядя Женя — в майке-алкоголичке на высохшее корявое тело.