— Но зачем оставить? — выдохнула я.
— Потому что с Моцартом на пару Лука был непобедим. А вот без него…
— Но он так не сделал?
— Нет. И тогда они убили его жену.
— Жену Моцарта? — застыла я в ужасе.
— Беременную их ребёнком. Прямо на крыльце ресторана, — опять сделал он жест пальцами, изображая выстрел, — который он потом заносчиво назвал своим именем.
— И они умерли?
Дядя Ильдар покачал головой, что, видимо означало: какая же ты ещё глупенькая.
— И жена, и их не рождённый ребёнок. Девушке выстрелили в живот.
— И он убил за это Луку?
— Он убил всех. От Давыдовских не осталось даже слепых щенков: кто сбежал, кто добровольно сдался властям, кто отрёкся от банды, а самых упрямых… — Воздух снова рассекли его два пальца. — И вот когда от них никого не осталось, он убил и Луку.
— Сам?! Но почему его тогда не посадили?
— Нет ни прямых улик, ни свидетелей, ни оружия. Ничего. Он же умный, гад. Доказать ничего не смогли, а у нас не садят невиновных людей в тюрьму, — закончил дядя Ильдар многозначительно и посмотрел на часы. — Ну раз у тебя всё…
На самом деле у меня было не всё. Но я решила попридержать те записанные мной обрывки телефонных разговоров, что я бессовестным образом подслушала.
А они были. Ведь я выбрала спальню рядом со спальней Моцарта только потому, что туалеты у спален были разные — у каждой свой, а вот ванная комната — общей. С двумя раковинами, двумя душами и одной огромной джакузи. И через дверь, что из ванной вела в комнату Моцарта было слышно всё, о чём он говорит. Даже когда в душе включена вода, слышно — я проверяла.
Я в точности следовала просьбе дяди Ильдара — старалась быть к Моцарту ближе и шпионила. У меня в блокноте уже скопилось немало обрывков странных разговоров, что я успела подслушать. «Твой телефон он может прослушивать, поэтому ничего лишнего не пиши и не говори», — предупредил меня дядя Ильдар, когда мы расстались у родителей прошлый раз. Поэтому в обычном бумажном блокноте я придумала несложный шифр и всё записывала.
Вот только пусть дядя Ильдар тоже даёт мне что-нибудь взамен — решила я — а не одни обещания. Например, сначала узнает что-нибудь про брюнетку. Или скажет отцу… впрочем, нет, отцу я скажу сама.
Ещё не знаю, что. Чувства меня мучили самые противоречивые. То мне было жалко папу, ведь его обманули, каждый может попасть в такую ситуацию. То становилось обидно, что отец пожертвовал мной. Потом я вспоминала, что этот брак просто договорённость, к тому же временная, никаких особых жертв от меня и не требуется, и снова его прощала. А потом снова злилась, потому что из-за него я сказала Сашке, что не поступлю как она — безропотно не соглашусь. Что, кого бы отец ни выбрал, я не выйду замуж по его указке. А сама согласилась. Правда, не по указке отца, а по просьбе Моцарта и приняв собственное решение. Но теперь это звучало как жалкое оправдание.
Хуже всего, что эти брошенные сгоряча слова теперь словно заставляли им следовать и обесценивали мои чувства к чёртову Моцарту. А они были! Сложные и ещё такие неуверенные. Но каждый раз, когда я о нём думала, представляла горькую насмешку на лице сестры и слышала её голос: «Ты не я? Нет, солнышко, ты такая же!» Это мучило больше всего: вдруг я смогла бы полюбить своего будущего мужа, вопреки всему, вдруг мои чувства настоящее. Но теперь я словно и не имела на них права.
— Сергей Анатольевич беспокоился, — посмотрел на меня в зеркало заднего вида Иван, когда мы отъехали от универа, — что не смог до вас дозвониться.
Чёрт, я же поставила телефон на беззвучку! Полезла в карман.
— Он сказал, чтобы вы не перезванивали, — передал он слова Моцарта, который словно знал, что именно так я и сделаю, — а ехали сразу к родителям, он тоже подъедет туда.
Но, когда мы приехали, папы ещё не было, а вот Сергей Анатольевич уже был.
— Сашка не звонила? — обняла я маму в прихожей, издалека следя за ним глазами.
Засунув руки в карманы своего неизменного спортивного костюма, он переходил от картины к картине в большой гостиной.
— Нет, — тяжело вздохнула она, вешая на крючок мой плащ. — Я Михаилу передала, что мы с папой сегодня улетаем, но приедет ли она попрощаться, даже не знаю.
— Ну, не приедет и ладно. Мам, ну чего ты, словно умирать летишь. Попрощаться! Что за слова? Сделают операцию, и вернётесь через две недели. Никуда твоя Сашка не денется, — фыркнула я или мой стыд: не горела я желанием встречаться с сестрой.
Да, мне было стыдно, что я считала её бесхарактерной, а сама поступила так же, когда оказалась в её ситуации. Но я… Чёрт! Я едва скрыла улыбку, поспешно опустив глаза, когда Моцарт на меня посмотрел и заговорщицки подмигнул, зараза. И ведь сердце пустилось вскачь и никак не хотело останавливаться. Нет, это я бесхарактерная. Потому что он мне нравится, чёрт побери!