— Даже в самых нереальных мечтах, — сказала она, — я бы никогда не подумала, что на обложке «Вуаси» будет мое фото.
— Видно только твои ляжки, — сказал я.
— Бедра тоже. И руки. Мой купальник «Эрес». Много чего видно.
— Кто тебя узнает без лица? — зло настаивал я.
— Главное, я знаю, что это я. Что там в середине?
Она была вправе задать этот вопрос. В журнале фотография была напечатана полностью, па ней мы были изображены все четверо: Аннабель, замкнутая в своей возвышенной хандре, Фабьен, раздавленный солнцем и скукой, Софи с видом умиротворенной голливудской звезды и я, с собачьим взглядом, навсегда пронизывающим невесту моего брата.
В Гасене Аннабель меня уже больше не избегала. Ее живот беременной женщины обеспечивал, думала она, ее безопасность от меня. Это был ее бронежилет, в котором она вяло перемещалась под моим зорким взглядом. Она, как и я, поднималась раньше всех в доме. Торговка сырами быстро отвыкла просыпаться на рассвете, а мой брат, когда не снимался в фильмах, вставал не раньше часа дня. Совы отличаются отсутствием беспокойства. Долго спать — это особая привилегия, это как обладать большим состоянием. Соня — это тот, кого ждут, как президента или короля. Через избыток сна они демонстрируют свою беспечность, а значит, свое верховенство. А также свое безразличие но отношению к нашей особе, что вызывает у нас интерес к ним.
Фабьен нанял семейную пару с семнадцатилетним сыном из местного населения, чтобы содержать дом. Муж готовил, жена убирала и прислуживала за столом, мальчик занимался садом. Каждое утро на веранде был готов завтрак, и там к половине девятого — девяти часам я заставал Аннабель. Вместе мы не спали, но просыпались в одно и то же время. В этом была наша связь. Она тяжело опускалась на стул, всегда один и тот же. Невроз — узнал я от Саверио, который когда-то учил меня основам психоанализа, — это повторение. Мы говорили вполголоса, так как в большом доме все слышно. Я помню о разговоре, который у нас завязался через три или четыре дня после моего с Софи приезда. Мы шептались. Разговор начался с обмена мнениями о местных ресторанах и ночных клубах. Аннабель прежде всего считала меня журналистом, специализирующимся на «умении жить», и намеревалась ограничить наше общение этой областью интересов. Особенно после того, как мы пожили вместе. Перед нашим приездом Фабьен водил Аннабель ужинать в ресторан «Аркады» в отеле «Библос». Как и везде, им предложили лучший столик. Внимание, которым люди окружали Фабьена, одновременно раздражало Аннабель и льстило ее тщеславию, и это было одной из причин ее резкости с ним, так же как и причиной ее резкости со всеми. В день моего приезда я пригласил их всех в «Бистро де Лис». Что обошлось мне в 390 евро. Виски с колой в Сан-Тропе стоит недешево, особенно если выпивать по четыре порции за ужин. На следующий день Аннабель настояла на оплате счета в ресторане «Замок», возле трассы Таити. В то время это было ее любимым местом в этом районе. Оттуда открывалась панорама в 360 градусов на гольф-площадку, сосновый лес и бледную полосу пляжа Пампелонн. Хозяин ресторана Франк-Луи Брок — один из любимчиков моей газеты, бывший директор которой был владельцем виллы поблизости. Он был со мной так же любезен, как и с Фабьеном, что очень радовало Софи. Я помню, что Аннабель заказала суп из налима и пирог из тимьяна. Мое собственное меню выпало из памяти. Среди баров с пианистами я отдавал предпочтение «Октав- кафе», которое Аннабель, как и Фабьен, считала до непристойного старомодным, будучи поклонниками «Ля Бодега» и «Папагайо». Ночные клубы — «Ля Пляж», «Королевские погреба», «Экс-Бал», — Аннабель все их не терпела: места, где люди только тем и занимались, что курили, пили и отнимали у нее ее парня. И где почти все женщины были красивее ее, но только не в моих глазах, которые смотрели только на нее.
— Я счастлива, что ты вместе с Софи, — сказала она мне потом.
— Я не знал, что ты настолько любишь сыр.