- Домовой я местный. А ты? Тело одно, душа другая. Неместная душа-то.
- Вот у местных богов и спрашивай, что и зачем они натворили, - пожала плечами начитанная Ира.
[1] «Катюша». Популярная советская песня, один из неформальных символов Великой Отечественной войны.
Глава 4
Пифий, как называли вежливо местных ведьм, Генрих терпеть не мог. Гадалки с завышенным самомнением, чересчур умничавшие нахалки, так он костерил их про себя. При правителях империи пифиям воздавались почет и уважение, их услугами пользовались все представители известных родов. Генрих же, будь его воля, отправил бы их куда подальше, чтобы и духу их в империи не было.
Склочные, завистливые, горделивые, пифии обычно самые первые без приглашения являлись к младенцам и выдавали пророчества, родовые, чтоб их! Считалось, что до того как пророчество сбудется, ребенок не имеет права узнать его текст. Иначе… Нет, никаких кар небесных не ожидалось. А вот жизнь якобы могла пойти под откос.
Генрих, как и положено, о пророчестве не знал. Слышал только краем уха, что оно как-то связано с его будущей супругой и их возможной счастливой жизнью. Поэтому и тянул до последнего, перебирая невест, стараясь подобрать потише, попроще, поспокойней. И вот теперь отец, отсмеявшись, заявил, что пророчество сбылось!
Генрих шел за отцом, про себя ругаясь на все лады. Он уже догадывался, что пророчество напрямую связано с незнакомкой, появившейся в теле его жены, и ему заранее хотелось прибить всех пифий, разнести к демонам их жилище, а самому отправиться куда-нибудь в бордель. К девочкам и выпивке.
Родители жили в дальнем крыле дворца. Вернее, жили-то они отдельно, в своем собственном доме, в столице – отец занимал пост советника императора. А вот когда появлялись навестить непутевое чадо, то останавливались в крыле подальше, чтобы, как однажды витиевато выразилась мать, «не видеть творимого тобой разврата».
- Людвиг, Генрих? – мать, красивая полная блондинка, сидела с вышиванием на низеньком диванчике. – Что-то случилось? Генрих, разве ты не должен сейчас проводить время с молодой супругой?
- Не думаю, Линда, - качнув головой, ответил за Генриха отец. – Похоже, пророчество пифий все же сбылось.
Мать сверкнула глазами, но промолчала, и Генрих не смог понять, понравилось ей это или нет.
Пророчество, написанное на пергаменте, хранилось в кабинете у отца, в небольшой деревянной шкатулочке с резным верхом, украшенным мелкими алмазами. Отец же и взял пергамент в руки, развернул, зачитал:
- «Выберешь одну – получишь другую. Не спорь с богами – станет хуже. С ней станешь счастлив, если поумнеешь».
- И? – нахмурился Генрих. – Все пророчество? Три предложения, не связанных между собой? А если не «поумнею»? Может, проще развестись?
- И пойти против пророчества? – театрально подняла брови мать. – Сын, с пифиями не спорят.
- А если и спорят, долго не живут, - иронически добавил отец. – Когда ты познакомишь нас со своей молодой женой?
Ира сидела на невысоком табурете в небольшой, скудно обставленной комнатке без окон, освещаемой круглой люстрой под потолком, дула на горячий чай в фарфоровой чашке, плотоядно поглядывала на плюшки и варенье, расставленные на столике перед ней.
Домовой, Гришка, как он представился, заявив, что настоящее его имя нельзя знать никому, сидел на табурете напротив и горделиво поглядывал на Иру.
- У тебя тут уютно. Сам печешь? – кивнула Ира на вожделенные плюшки.
- Да щаз, - осклабился Гришка. – С кухни перенес. Они там и не заметят, а мне пропитание нужно.
Ира хмыкнула про себя: есть ворованное – отличное начало жизни в другом мире.
Туфли бы сброшены на пол, ноги – вытянуты. Платье все еще мешало, но Гришка пообещал переправить ее в комнату для слуг,
когда закончат общение, так что с платьем можно было и потерпеть.
- Ну и как тут жить? – Ира обвела глазами помещение. – В моем мире, знаешь ли, не было ни домовых, ни магии, ни свихнувшихся оборотней.