Я выбрала кресло, стоящее в зарослях межмирской брусники, кусты которой были даже выше меня. Ни одной птицы видно не было, но, если прислушаться, можно было различить их пение, равно как и шум ручья. Скорее всего где-то в стенах, умело сокрытая под вьющимися растениями, располагалась аудиосистема. Меня настигло какое-то светлое чувство, схожее с истинным восторгом, которое всегда наступало, когда я играла на флейте либо же… В моем детстве, полностью контролируемом мамой, было еще кое-что, доставляющее мне невообразимое удовольствие.
Когда мне было десять лет, весь наш класс сбежал с последнего урока. Большая часть детей разбрелись по домам, единицы завернули в кафе проедать карманные деньги, мне же податься было некуда – мама не работала и нарушение дисциплины сразу бы засекла, а вместо денег мне выдавали вкусные (это не мое мнение) и питательные завтраки. Тогда один одноклассник предложил пойти с ним на тренировку. Разумеется, я согласилась.
Полутемное подвальное помещение с лежащими на полу матами меня немного напугало, а когда взгляд поймал существ мужского пола разного возраста, комплекции и даже вида, я и вовсе забилась в истерике. С трудом успокоив, мне объяснили, что в этом подвале занимаются борьбой, и тренер вроде бы в шутку предложил попробовать. В этот день домой я пришла с синяками (хотя в пару со мной поставили семилетнего мальчика), но неожиданно даже для самой себя одухотворенная.
Гнетущее состояние и страх перед матерью не исчезли, но притупились, и я в кои-то веки почувствовала себя свободной.
На следующий день я опять пришла в тот подвал, теперь уже прогуливая курсы театрального мастерства. А потом еще и еще, попеременно пренебрегая теми занятиями, которые мама позволяла мне посещать без сопровождения. Удивительно, преподаватели на мои редкие, но систематические прогулы закрывали глаза, наверное, посчитав, что такая старательная и ответственная девочка без уважительной причины уроки бы не пропустила.
К четырнадцати годам я достигла довольно высокого уровня владения боевым самбо и межмирской борьбы, но ни в каких соревнованиях не участвовала, ограничиваясь ставшим уже родным подвальчиком. В глубине моей души всегда сидел страх, что мама узнает о моем увлечении. Если уж она флейту считала неинтеллигентной, то что она могла подумать о борьбе?
Раскрылось все абсолютно неожиданно. Я уже училась в колледже, но дополнительные уроки, естественно, посещала. Преподаватель по ораторскому искусству позвонил маме, предупредил, что урок отменяется. Родительница, занятая своими делами, мне передать эту информацию забыла, и именно в этот день я прогуляла уже отмененный урок и отправилась на борьбу. Удивленная мама выслушала мой рассказ о том, что я хорошо провела день, и нет, раньше не освободилась. Она молчала, но с этой минуты часы, оставшиеся до моего разоблачения, начали утекать. За мной проследили, обнаружили «этот жуткий разврат» и закатили скандал, который описывать нет никакого желания. Отстоять свое увлечение мне не хватило ни моральных сил, ни опыта манипулирования, поэтому на целый год мне пришлось забыть о любимом подвальчике и друзьях, оставшихся там. Зато, когда уж мне исполнилось восемнадцать лет, я сбежала из дома и обратилась за помощью к своему тренеру. Во многом благодаря ему Оррах и принял меня на службу, хотя не имел на это права. И полностью его заслугой является то, что я удержалась на довольно сложной службе в СИБ так долго. Борьба мне пригодилась гораздо больше, чем скрипка.
Когда, помимо приятных звуков природы, послышался звонкий стук каблучков по плиточной дорожке, я подумала, что гортензию все-таки трогать не стоило, но на случай, если идущая ко мне девица реальна, затаилась. Поддерживать с кем-то бессмысленный разговор не хотелось. Сквозь густую листву брусники мне было видно, как девушка, одетая в обтягивающее белое, длиной до колена платье остановилась рядом с моим укрытием, сняла с себя туфли и, помедлив (по-видимому, огляделась, лицо от меня было скрыто), двинулась дальше.