— Я от счастья… Я же ждала тебя всю жизнь! И видела во сне!
Тонкие пальчики Юлии сумели пролезть под браслеты кандалов, чтобы смазать все ссадины мазью и даже забинтовать. Ему сразу стало легче.
— Поешь?
— Честно говоря, не откажусь.
Она сбегала на кухню и, постаравшись не разбудить старуху-рабыню, доставшуюся еще в приданое Гортензии вместе с ее личной рабыней и составлявшей их небольшую семью, принесла лепешки, сваренные с вечера крутые яйца, плошку с моретумом из свежего мягкого козьего сыра, щедро приправленного чесноком, зеленью и немного оливковым маслом. Вернулась еще раз, прихватив холодное вареное мясо и кувшин с мульсом.
Она уселась напротив него, наблюдая, как он ест.
— А ты чего? — он кивнул ей на еду. — Ешь. А то сил не будет.
— Мне сил хватит, — она улыбалась, несмотря на бессонную ночь. — Мне так хочется на тебя смотреть и смотреть! Ты так красив.
Он подавился лепешкой:
— Юлия…
— Правда… И теперь, когда мы все поняли, что означают твои надписи на руке, то мне хочется смотреть на нее и смотреть. Да, понятно, что если ты выдержал такое, то все остальные раны тебе нипочем.
Он усмехнулся, вспомнив, как ему, еще совсем мальчишке, накалывали этот рисунок — жрецы, выполнявшие эту работу, должны были бросить наколку при первом же стоне юноши, и на всю жизнь он бы остался с недорисованной татуировкой как свидетельством слабости. Но он выдержал. И не пожалел — потому что боевые раны были позже, и он встретил их не дрогнув.
Его глаза сами закрылись от усталости — и тут вокруг поднялся крик и топот.
— Ни с места! Всем оставаться на своих местах! Несравненная госпожа, ты в безопасности, отойди от него.
Он сосредоточил зрение — вокруг стояла целая толпа мужчин с мечами, луками, топорами и почему-то ведрами.
— Вы кто?
— Декурион урабанариев Плавт. Пройдем для разбирательства и установления личности. Руки!
Он встал, удерживаемый за плечи с двух сторон, и протянул руки, волоча цепи.
Плавт присвистнул:
— Так. Беглый раб. Далеко бежали?
— Вперед.
— Отлично. Издалека?
— Из Лудус Магнус.
— Еще лучше. Потому что врешь. Оттуда невозможно убежать.
— Ну, извини, — он пожал плечами, забыв о ране, и едва не застонал от боли.
— Как проник в дом доблестного префекта спекулаториев? Цель визита? Ты сам понял, куда влез?! — Плавт ничего не понимал и пытался выяснить хоть что-то у этого великана, закованного в цепи, покрытого татуировками и бинтами и взирающего на него, несмотря на это, абсолютно невозмутимым взглядом глубоких и ясных изумрудных глаз.
Рагнар устало взглянул в глаза офицера городской стражи:
— Тебе правду?
— Естественно.
— И подробно?
— Время есть. Сейчас только посажу кого-из своих ребят записывать все, что ты мне скажешь.
К нему приблизился быстрым шагом воин с ведром и веревкой через плечо, что-то быстро прошептал.
— Как выяснилось, поторопились. Ну да ладно, если тут одно на одно со вчерашнего дня, то спекулатории не помешают. Хотя им сейчас не до нас. Все в порту, — ответил ему декурион урбанариев.
— Вот именно! — с нескрываемой яростью отзвался мужчина с ведром. — Ребята два пожара сегодня таких потушили! Наш наряд как последние дураки, в патруле. Подумаешь, девчонка с гладиатором лепешки ест. Нашел угрозу империи!
— Соседи нашли, — устало ответил ему Плавт. — Не я же. Видишь, мы его даже не крутим. Парень и правда вроде как подвиг совершил. Эй, Корнелий, ты с девушкой побеседуй. Тоже под запись. И есть кто еще в доме?
— Тетя моя, Гортензия.
— И с тетей побеседовать.
Новая волна шума и топота. Урбанарии вытянулись по стойке «смирно», а вигилы и вовсе постарались слиться с колоннами. По образовавшемуся коридору воинов четкими быстрыми шагами пронесся офицер-преторианец с хорошо заметными знаками различия когорты спекулаториев.
Рагнар поднял голову — перед ним стояла Гайя собственной персоной. Но какая! Все такая же подтянутая, стройная, как и несколько дней назад, когда он видел ее крайний раз, но неузнаваемая в полной форме преторианской гвардии, даже алый плащ развевался за плечами.
— Что тут происходит? Докладывай, — кивнула она Плавту.
— Рад тебе, доблестный центурион, — внешне суровый Плавт искренне улыбнулся, узнав отважного центуриона спекулаториев, не побоявшуюся пойти добровольно в заложники сегодня днем. Он удивился про себя — видел же своими глазами, что ее ранили, и один из ее товарищей второпях накладывал ей прямо стоя повязку, заслонившись от остальных двумя лошадьми, своей и ее. И вот она тут, все такая же собранная, только губы сжаты в бледную нитку.