Гайя посмотрела на него расширенными глазами. Она привстала и переметилась так, чтобы жрец мог взять ее за руку:
— Твои руки, — продолжал вещать жрец. — Они сильные и покрытые шрамами, как и положено рукам воина. Но ни один воин не захочет, чтобы его ласкали такими руками…
— Да, — грустно промолвила девушка. — Наконец-то я могла это осознать. И только благодаря тебе. Спасибо… Не думай, я слышала подобные вещи и от других, но ты не унижаешь меня, как другие, а так ясно показываешь мне мои ошибки! Мне бы и правда хотелось бы пройти путем Исиды…
На лице жреца отразилось тщательно скрываемое торжество — ему таки удалось сломать эту гордую и сильную воительницу, воспользовавшись хорошо учтенными обстоятельствами, сложившимися в его пользу. Поздний ночной час, когда люди становятся податливее к внушению, и именно поэтому многие церемонии в храме Исиды проходили по ночам. И сосстояние намеченной жертвы тоже не укрылось от глаз опытного жреца — он много слышал из своей клетки, расположенной внутри большой палатки, чтобы не дать возможность пленнику еще и наблюдать за жизнью когорты спекулаториев, их тренировками, да и просто подсчитать численность.
Он слышал, как разговаривали между собой молодые солдаты, сменившиеся с караула — они обсуждали какого-то центуриона, которого откуда-то привез другой центурион прямиком к медикам с рассеченной грудью, а он сбежал сразу с перевязки, когда прозвучал сигнал тревоги, и вроде еще и отличился на освобождении заложников. Солдаты обсуждали мужество и выдержку центуриона, и единственное, что показалось странным жрецу — имя отважного офицера. Вроде оно прозвучало в явно женском варианте, но такое простой и часто встречающиеся римский прономен, что он не придал значения, решил, что послышалось: Гая какого-то прославляют, и еще сам отдал должное парню, который, будучи раненым, сам добровольно ввязывается еще в один бой, откуда, как снова уловило чуткое ухо жреца, центурион снова вышел не без потерь в здоровье, но с убедительной победой. Хотя что-что, а уж победы спекулаториев явно служителя Изиды не радовали…
Окончательно мозаика из обрывков фраз сложилась в его голове только тогда, когда спекулатории отправились на ночной пожар в порту на Тибре. Он слышал, как префект отдавал распоряжения центуриону, называя его все же Гайей, а не Гаем, и, что самое потрясащее, отвечал воин нежным, мелодичным, хотя и вполне твердым голосом. Но столько было в нем манящей неги, затаенной чувственности, что многое видевший на своем веку жрец был несказанно удивлен.
И вот она, эта загадочная Гайя, перед ним. И вопросы задает, хоть и прекрасным, как храмовая музыка, негромким голосом, но вопросы жесткие, как и взгляд ее красивых серо-зеленоватых глаз.
Но вот воля девушки наконец-то дрогнула, и он торжествовал победу. Ошибки быть не могло — слишко часто обращал он в истинную веру не самых слабых людей. И политики, и даже легаты попадали в его тенета. Жрец знал, что по крайней мере, один из маршевых легионов, стянутых в окрестности города на переформировку и обучение новобранцев, готов повернуть свои копья против Октавиана. Он знал лично нескольких сенаторов, и первого, основного из них — Фульвия, внешне выглядящего веселым лысым толстяком, любителем хорошего вина, красивых девушек и даже хорошеньких мальчиков. Жрец знал, что надежнее Фульвия опоры у заговорщиков нет — он умел отвести глаза всему городу.
Когда спекулатории едва не напали на след тайно оборудованной в подвале его виллы, рядом с печью гиппокауста, мастерской по упаковке привезенной из Египта дури с мелкие сосуды, Фульвий устроил звучный и яркий скандал с якобы понадобившимся ему зачем-то в любовники сиротой, сыном погибшего римского офицеры. И весь Рим от кулуаров Сената до самой темной, пропахшей прогорклым рыбьим жиром таберны — все обсуждали судьбу несчастного юноши, брошенного на арену цирка. И никому в голову не пришло, что такой жизнелюб и сибарит может быть не лоялен к императору, дозволяющему своему ближайшему окружению не только подобные развлечения, но скорую расправу над несогласными.
Его мозг лихорадочно соображал — стоит ли рискнуть. То, что сбежать от спекулаториев не удастся, жрец понимал отчетливо. Но вся та сеть, которую он выстроил за несколько месяцев упорно труда, сейчас грозила свалиться в Тартар, погребая все те надежды, которые на него возлагала знать Египта.
Он еще немного поговорил с девушкой и убедился, что она полностью в его власти — возможно, он правильно расчитал удар. Девушка слишком устала, у нее болят раны — а он задел еще и ее душу. И жрец решил идти напропалую — отправить ее с поручением в лудус, например, под благовидным предлогом проверить, жив ли еще сын легионера. Все равно других способов связаться с Требонием не было. Можно было послать ее и не в сам лудус, и жрец предусмотрел запасной вариант — без всякого риска, не переступая порог лудуса и не привлекая к себе внимание, она могла бы встретиться в условном месте с оружейником. И он решился.