Марс усмехнулся, порадовавшись тому, какие слухи распространились в Риме об их подразделении.
— Не из лудуса, а из этого тоскливого места. Сил нет, уже бока болят от валяния и ослабел до ужаса.
— Тебе же не в первый раз досталось? — утвердительно поинтересовался Рагнар. — Ну и о чем ты? Всему свое время. Я вот вчера уже тренироваться начал понемногу, мне ж левой все равно сподручнее. А ты пока еще немного обожди, не все сразу.
— Да мне бы Гайю увидеть, как только они вернутся. Выйти б посмотреть.
— Да что ты распереживался? Если все плохо, так ее сюда и принесут. А если хорошо, она сама забежит. А вообще, конечно, я встречу, если не возражаешь.
Марс даже застонал от мысли, что Гайю тоже могут принести израненной и без памяти. Рагнар не стал ничего больше говорить — крепко пожал ему плечо на прощание и ушел.
Загрохотали колеса по плитам дорожки, ведущей к валентрудию, и Марс встрепенулся, боясь даже пошевелиться и во все глаза глядя на дверной проем, куда надсмотрщики ввели и внесли несколько человек. Золотые локоны не мелькнули перед его глазами. Зато он заметил синюю татуировку на белой до голубизны щеке и слипшийся в мокрый жгут хвост черных волос.
— Таранис?
— Не трогай его, — тихо и жестко оборвала его Ренита, влетевшая следом, но не замеченная им сразу за крупными телами надсмотрщиков и раненых гладиаторов.
— Что с ним? Гайя как?
— Невредима твоя Гайя, — отозвался со стола гладиатор, бедро которого было затянуто тонким ремнем и пухло замотано пропитанными кровью тряпками. — Оглушило ее немного, но встала сама.
Марс вскочил так резко, что повалился назад, еле сдержав стон.
— Ляг! — рявкнула Ренита, отводя прядь со лба локтем окровавленной руки. — Еще тобой сейчас заниматься!
Ее серый мятый хитон был покрыт бурыми пятнами совсем свежей и уже засохшей крови — видимо, бои были нешуточными.
— Да что там произошло? — допытывался уже не только Марс, но и гладиаторы-галлы, лежавшие с ним рядом.
Светловолосый парень, сидящий на лавке с запрокинутой головой и с трудом сдерживающий стоны, ненадолго перестал сжимать двумя руками повязку на боку:
— Вульфрик.
— Что? — не понял Марс.
Ему пояснили несколько голосов сразу:
— Тот боец, которого ждали, прибыл сразу в амфитеатр. Оказалось, он успел на днях в Капуе получить свободу на арене, но выступать все же остался. Пока все это решали, вот время и потерял его ланиста. Но уговорил. Он теперь за свою долю денег выступает.
— А зачем?! — недоуменно отозвался велит, который очень переживал, что рука не восстановится до прежнего уровня, и он легко погибнет в следующем бою. — Зачем играть с судьбой? Получил рудис и беги подальше!
— Он живет боем, — ответил ему раненый в бедро. — Он сражается не потому, что нет иного выхода. А наслаждается убийством.
Марс содрогнулся — ведь это рассуждали взрослые люди, тренированные воины, попавшие в плен в бою и брошенные сражаться дальше — уже не защищая свои дома, а развлекая публику. И было что-то в этом таинственном Вульфрике такое, что даже у них вызвало отвращение. Он вполне представлял, о чем они так неуклюже подбирая слова латыни, пытались ему сказать — он встречался с такими людьми. Они любили бой не так, как он сам и большинство окружающих его воинов, способных наслаждаться скоростью, риском, техникой приемов, сильным противником — а необходимость убить диктовала война. Удовольствие можно было получить и от дружеского спарринга. А смерть противника — это просто война, тяжелая и грязная мужская работа.
— Ренита, тебе надо помочь? — в валентрудий вбежала Гайя, с мокрыми после мыться волосами, рассыпавшимися по чистой тунике, успевшей на спине стать влажной от ее мокрой косы. Марс хорошо знал, что волосы Гайи, были такими густыми, а каждый волосок таким тонким, что вся эта масса сохла необыкновенно долго. В походах это досаждало девушке необыкновенно — приходилось терять время, просушивая их у костра. Она несколько раз порывалась их отрезать снова — носила же в первый год обычную мужскую военную стрижку. Но каждый раз ее товарищи вставали дружными рядами против: «Гайя, мы лучше подменим тебя на лишний час в карауле, чем ты лишишь нас возможности полюбоваться на такую красоту».
Врач с благодарностью оглянулась на вошедшую, потому что перед этим довольно резко прикрикнула на мулатку, даже оттолкнув ее локтем, когда та, усиленно отворачиваясь, двумя пальчиками развязывала пропитанный мочой сублигакулюм на лежащем в глубоком забытьи раненом.