— Противно… Мерзость… Прошу, давай сделай вид, что не было ничего.
— И даже не хочешь сказать, сколько?
— Ну пять. И что? — он почти рычал, и Таранис предпочел и правда отстать.
И вот сегодня утром снова подошел к нему помощник ланисты с затаенной ухмылкой:
— Готов? А то тут мне уже присылали даже от некой почтенной матроны весточку, чтоб именно тебя. Уж больно ты приметный со своей расписной рукой. Да видать еще и умелый, и руками, и…
Зеленые глаза подернулись черной дымкой, и Требоний невольно отступил на шаг:
— Учти, это я тебе навстречу иду. Знаю, что тебе тоже рыжая по нраву. Но она многим в городе по вкусу пришлась. И сразиться с ней на арене иного свойства есть охотники со звонкой монетой. Но, как ни странно, ты дороже ценишься. Хотя, впрочем, — Требоний сделал вид, что призадумался. — Можно ведь и за обоих взять деньги. Что мне мешает?
— Жажда жизни, — невзначай заметил, как бы себе под нос, проходивший мимо наставник. — Спать спокойно хочешь?
Требоний побледнел — оказаться жертвой взбунтовавшихся гладиаторов ему не хотелось. Со времен восстания Спартака прошло меньше сорока лет, и память о нем была жива — и как способны убивать мужчины, которым терять нечего, кроме своей уже заранее проигранной жизни, помнили во всей Империи.
Рагнар шагнул к нему:
— Согласен.
— Ну, вот и молодец. Опять же, и сам порадуешься жизни, — хихикнул Требоний, сопроводив слова отвратительным жестом.
Марс чувствовал, что все же перестарался, убедив наставника, что уже готов к тренировкам — готов он не был. Силы воли ему было не занимать, да и ощущения тянущей боли в едва затянувшейся ране были все же знакомые. Но жара делала свое дело, и он понял, что все в глазах плывет. Свалиться сейчас на песок, на глазах у всего лудуса — этого он позволить себе не мог.
— Гайя? — окликнул он нарочито громко и развязно девушку, сосредоточенно отрабатывающую удары на деревянном чучеле с крутящимися «руками».
Она отпрыгнула, отбив напоследок удар чучела, и ответила в тон ему:
— И что ты мне скажешь, красавчик?
На них обернулись, и в первую очередь проходивший мимо ланиста, который лишь сегодня утром едко невзначай заметил Марсу:
— Что, треплешь рыжую по ночам так, что днем на нее и смотреть перестал?
Марс сделал усилие и постарался улыбнуться ей так, чтоб улыбка не оказалась слишком кривой — боль в боку пульсировала все больше, а в голове стучали молотки в такт доносившимся из кузницы лудуса. Гайя уловила его взгляд и, уже не раздумывая, пошла навстречу, покачивая бедрами — несколько сирийцев-эсседариев замерли, боясь даже дышать, чтоб между вдохами не пропустить ни одного ее движения.
Марс воткнул меч в песок и обнял ее обеими руками, перебирая пальцами по напряженной спине девушки, зарываясь в ее волосы на затылке, ниже туго скрученной косы, струящейся вдоль позвоночника.
Гайя почувствовала, как он не столько ласкает, сколько держится за нее:
— Совсем плохо? — она постралась спросить как можно тише.
Он услышал, прикрыл глаза в знак согласия. И так же тихо ответил ей:
— Давай, попробуй отвести меня в камеру…
— Эээ, — протянула она, поняв, что Марс, выносливость которого она хорошо знала, сейчас на грани потери сознания. И обернулась к наставнику, переслав ему молящий взгляд.
Марс снова включился в игру, обращаясь к галлу, едва не подавившемуся бородой от изумления:
— Пойми, как мужчина мужчину…
— Ночи вам мало?! — буркнул второй наставник, глыбоподобный негр.
— Они на арене отработают свой пыл, — весело заметил галл, подзывая надсмотрщика. — Загони этих голубков в камеру. А то они тут всех возбудят, парни начнут песок причиндалами вспахивать.
Наставник ухмыльнулся:
— Да уж, я б и сам от такой красотки б не отказался. Понимаю, почему этот парень так рано из валентрудия вырвался. Что там на мышь эту смотреть, когда можно и Невесту смерти пощупать, — он обернулся к Марсу, жарко обнимающему на ходу Гайю, целуя ее слегка солоноватую шею. — Она и там рыжая?
Марс едва сдержался, понимая, что сорвись он, и могут вместо передышки с Гайей еще и плетки отвесить.
Оставшись наедине, Гайя подхватила его под спину:
— Ложись. Можешь уже руки отпустить, я держу.
— Не хочу, — он посмотрел в ее глаза своими, наполненными уже не столько болью, сколько нежностью.