— Это так плохо?
— Они пахли чесноком!
— А я? Ты разве не чувствуешь? Мы же его и едим горстями, и даже в масло, которым растираемся, сок чеснока добавлен.
Она принюхалась:
— И правда… А зачем чесноком растираться? Мне вот лавандовое масло нравится. А та центурион любила лотосовое.
— Лотосовое… — мужчина задумался и уже не сомневался больше. — А чесноком? Чтобы кожа была красивая и здоровая. Римлянам на радость полюбоваться на арену. Все для вас, почтенные квириты.
Она уловила сарказм в его голосе и примирительно провела по узору своими пальчиками с длинными светло-розовыми ноготками:
— Не обижайся. Я и правда, не знаю, что несу…
— Волнуешься? — он едва не рассмеялся, но уже по-доброму.
— Ага, — она наклонила голову и стала сплетать волосы в свободную косу.
— Так все же? Что бы ты хотела сейчас? Приказывай.
Она смутилась:
— Прости. Правда, глупо вышло. Но я как увидела тебя там, так словно голову потеряла. Я ж и идти на ту вечеринку не хотела, подружки уговорили. Меня же тетя Гортензия никогда никуда не пускала. А дядя разрешил, сказал, что я должна в своем круге вращаться.
— Ты и закрутилась. В этом своем круге.
Юлия сокрушенно вздохнула.
— Понимаешь, я же не знала. Девочки сказали, там ничего такого, фрукты, легкое разбавленное вино, красивая вилла на берегу Тибра, настоящие гладиаторские бои прямо вблизи. Вот в цирк мне дядя совсем не разрешил. А так хотелось на гладиаторов посмотреть!
— Почему? Я б понял, если бы на рыбок золотых.
— Как почему? А где я еще настоящий бой увижу? С детства слышу про сражения, про войну. Шрамы у отца и у дяди видела. Даже эта центурион как-то повернулась так, что у нее туника форменная бедро совсем приоткрыла, так там такой шрам, что я даже испугалась. Спросила у нее, было ли больно, а она только засмеялась и сказала, что не только забыла уже, но и даже тогда толком не заметила такую ерунду.
«Гайя?! Шрам этот на бедре, лотос… Да и ее манера сражаться мечом, ее выносливость, ее умение одним движением руки свалить на землю обидчика… Да она и не похожа на избалованную и взбунтовавшуюся племянницу ихнего императора…» — в голове Рагнара все части мозаики сложились воедино.
А Юлия продолжала:
— Вот я и решила посмотреть на мужчин с мечами вблизи.
— И как, посмотрела?! — он не сдержал смеха, вспомниив эти потешные бои с тупым оружием.
— Что-то мне показалось, что там все не так… И зачем мужчине глаза красить? Вот ты сейчас намного красивее, чем там.
— Спасибо, — уже в голос хохотал Рагнар. — Да, птица… И что с тобой делать? Прикажешь принести мне меч?
Она опустила глаза:
— Вообще-то, я б хотела посмотреть… Но это же совсем будет странно… Похоже, не надо мне было приходить сюда.
— Похоже. Но я все равно рад знакомству. Давай-ка выпутываться, пока не поздно. Ты же не пешком пришла?
— Рабы с лектикой ждут.
— И хорошо. Они смогут доставить тебя в безопасности? А то уже стемнело. Дядя небось с факелом бегает. И тетя с пестиком от маслобойки.
Девушка рассмеялась мелодичным искренним смехом:
— Не… Я же сказала, что снова с подружками развлекаюсь. А рабы… да, защитят. Они для того и есть у дяди. Кстати, а хочешь, я его попрошу, и он тебя купит мне в телохранители?
— Нет.
— Не хочешь меня охранять? Или боишься?
— Не хочу получать милости от такой маленькой птички. Не обижайся. Я мужчина, и привык сам выбираться из всех ям, которые мне Норны приготовили. В плен сам попал, сам и завоюю свободу.
— На арене? — она посмотрела на него с восхищением и дотронулась до свежего рубца на руке, пересекающего черно-чешуйчатые узоры на его руке. — А если погибнешь?
— Так тому и быть. Мужчина и должен погибать в бою.
— И отец мой так говорил.
— Вот видишь. Будь достойна его памяти. Ну, иди же, — он не удержался и поцеловал ее на прощание, чувствуя, как сердце пропускает удары.
Девушка прижалась к нему, вздрогнув всем телом:
— Прощай. И береги себя.
— Может, и увидимся.
Она открыла дверь из покоев, и тут же к ней подлетел сам Требоний: