Нехорошее предчувствие укололо сердце, но сделать что–то я не могла, молча наблюдая за, казалось бы, самой обычной картиной в каждой семье. И ощущая, что сейчас что–то да и произойдёт.
– Ма–а–м, – раздался неуверенный голос ребёнка, и отвлёкшись от рисунка, он даже слишком серьёзно для шестилетки взглянул на вздрогнувшую женщину у плиты, – а ты на меня злишься?
– С чего бы это? – попыталась улыбнуться та, но губы предательски дрогнули в странном оскале. Хорошо ещё что маленькая Аня это не увидела, но только не я, что стояла сейчас в стороне и замечала каждую деталь.
– Ну… разве я тебя не… ра–зо–ча–ро–ва–ла? Ты тогда такая грустная была… – продолжила девочка, тряхнув головой и заставив хвостики на голове послушно дрогнуть. – А из–за чего? Ты злишься, что я так рано вышла из леса?.. но он такой жуткий был… и там были змеи.
Поварёшка негромко ударилась о край кастрюли, и я испуганно замерла, смотря, как мать осторожно отпускает её, сипло вдохнув запах бульона и прикрыв веками глаза. Ей было тяжело. Тяжело осознать, что именно её дочь единственная в роду, кто не унаследовал Тёмного Искусства. Наверное, поэтому она и умерла так скоро: от стыда и собственного бездействия.
– Аня, как ты думаешь, могла ли я разочароваться в дочери, которая лжёт собственной матери? – сипло прошептала она, и кисть, обтянутая тонкой серой кожей, осторожно легла на тупой ножик, собираясь разрезать лежащий на доске лук.
– Но… – на глазах ребёнка так и заблестели слёзы несправедливости. – Там ведь и вправду… были змеи… я не вру тебе!
– Аня, замолчи! – не выдержала женщина, и её глаза полыхнули лютым гневом.
Необычайно легко и быстро отпрянув от плиты, женщина схватила ребёнка за светлые космы. Серые глаза потемнели, тускло мерцая гневом и безнадёжностью. Она не понимала, что делала, не видела слёзы на лице собственной дочери, и что бы не слышать её плача, резко повела рукой. Тупой нож резанул по ключице, оставляя за собой длинную рваную полоску, и замер на небольшой ямочке.
– Что же я… – резко отпрянув и выронив из рук ножик, испуганно прошептала мать, тяжело дыша и пытаясь перевести дыхание. – Уходи! Живо!
Закусив до крови губу и держась за плечо с белой рубашкой, уже красной от липкой горячей крови, маленькая Аня шмыгнула в коридор, закрывшись в ванне, но и там не смея плакать.
Рана, словно только что нанесённая, дала о себе знать, заставив меня дрогнуть и тут же почувствовать, как шею лишь сильнее сдавливает терновник. Но я не смела даже коснуться его, с неприязнью смотря на сидящую прямо на полу женщину, что сжимала и разжимала пальцы, будто пытаясь до сих пор нащупать в них нож.
– Ты меня до конца жизни презирала, – зная, что та меня всё равно не слышит, отчаянно прошептала я. – А я всё время пыталась оправдать твои надежды… да только зачем? Зачем научилась готовить, вышивать, владеть тремя языками, если так и не услышала от тебя даже банального «спасибо» за эти четыре года?.. и всё это время я пыталась понять, чем же тебе не угодила? Что со мной не так, раз ты меня так стыдишься? Зачем я вообще появилась на этот свет?..
Слова склизким не проглатываемым комком застряли в горле, как позади раздался тихий щелчок, и дверь ванной приоткрылась. Осторожно выглянув из–за неё, маленькая Аня на цыпочках подошла к порогу кухни, большими от слёз глазами смотря на свою мать, прежде чем всё же решиться и подойти к ней, протянув влажное полотенце.
– Прости… – одними губами прошептала она, присев напротив и стирая скатившуюся с щеки матери слезу, что прояснившимися глазами смотрела на свою дочь. И не верила. – Я… что–то сделала не так. И очень сильно тебя расстроила… прости, меня, пожалуйста…