— Все это отговорки.
— В самом деле? Ладно. Зайдем с другой стороны. Ты выглядела ужасно. Любой зрячий человек понял бы, как важно тебе знать, что я не читал написанных тобой строк. Для меня это не имело значения, но легко было догадаться, какое это имеет значение для тебя. Да, я солгал. Во-первых, потому, что это казалось гуманнее. Во-вторых, я пораскинул мозгами и понял, что все наши будущие встречи выльются в случайный обмен приветствиями на улице. Вообще-то, если быть честным… на этот раз, — решительно прибавил он, — я сомневаюсь, что в тот момент о чем-то думал. Я видел смотревшие на меня большие тревожные глаза, действовал инстинктивно — кстати говоря, как меня учили — и сказал тебе то, что ты хотела услышать. — Он сделал паузу. Оливия ощутила щекой его дыхание и на мгновение решила, что Саймон хочет ее поцеловать.
Она напряглась. Но он, должно быть, все понял, потому что через несколько секунд бодро сказал:
— Оливия, если бы я знал, что когда-нибудь ты станешь для меня чем-то большим, чем проходящая мимо незнакомка… естественно, я бы сказал тебе правду.
— Естественно? Но если бы ты сказал это, мы бы никогда не стали чем-то большим, чем проходящие мимо незнакомцы. — Она сбросила верхнюю простыню на ковер.
— Оливия, ради бога. Ситуация перестает быть забавной.
— Я тебе не комедия, — холодно сказала она. — Я твоя жена. На которой ты женился, чтобы получить потомство.
Саймон тяжело вздохнул.
— Я рад, что ты упомянула об этом. Потому что я тоже не хочу, чтобы мы лгали или что-то скрывали друг от друга. Но поскольку от этого часто зависела моя жизнь, я научился держать язык за зубами. Что касается меня, можешь быть уверена — я прочитал твой драгоценный дневник и забыл его. Слава богу, теперь он снова у тебя, и покончим с этим.
— Можно было бы покончить, если бы ты не процитировал Джона Драйдена, — мрачно сказала Оливия. — Значит, ты не забыл, верно?
— Как видишь, нет. — Саймон решительно повернул ее на спину, оперся на локоть и посмотрел ей в лицо. — Оливия, я не собираюсь тебя уговаривать. Мне очень жаль, что ты обиделась, но я уже сказал: стыдиться тебе нечего. Неужели то, что я прочитал дневник, имеет такое значение?
— Дэн привык лгать мне, — ни с того ни с сего промолвила она. — Не с самого начала. Позже. Когда пытался скрыть, что продолжает пить. Но я все равно знала.
— Оливия, я солгал тебе только один раз, не собираюсь делать этого впредь и не хочу, чтобы ты лгала мне. Поэтому давай поскорее забудем об этом и вернемся туда, где мы есть.
— А где мы есть? Нигде. Разве что в постели, где удовлетворяли временное влечение. — Никогда в ее голосе не звучала такая горечь.
— Может быть, для тебя оно и временное, — резко перебил ее Саймон. — Но мое влечение к тебе временным не назовешь. — Он хозяйским жестом положил ладонь на ее живот.
— Перестань, — сказала она. — Это больше не поможет.
— Ладно, — бросил он. — Предупредишь меня, когда тебе надоест дуться и ты снова станешь разумной женщиной, которой я тебя считал. А пока предлагаю немного поспать.
Саймон повернулся к ней спиной и через несколько минут, к ее вящей обиде и огорчению, действительно уснул.
Оливия лежала неподвижно и не сводила глаз с лунного зайчика на стене. Дыхание Саймона было мерным и спокойным. И хотя их разделяли каких-нибудь шесть дюймов, между ними зияла широчайшая пропасть, через которую нельзя было перебросить мост. А он сладко посапывал, как будто ничего не случилось.
О, она понимала, почему Саймон решил прочитать ее дневник. Как готова была понять и то, что он не сказал правды, щадя ее чувства. Дэн тоже лгал, щадя ее чувства. Но щадя ее, он тем самым щадил себя.
С Саймоном все было по-другому. Теперь она достаточно узнала его, чтобы понимать: он слишком мужественный человек, чтобы щадить себя за счет другого. Но это ничего не меняло.
Вся беда заключалась в том, что теперь Саймон знал ее насквозь. Знал ее надежды, мечты, иллюзии, пустяковые глупости, ошибки, которые она совершила, и случайные обиды. Знал о слепой, нерассуждающей преданности Оливии человеку, который был ее первой и последней любовью. Он стал свидетелем того, как постепенно рассыпалась ее семейная жизнь. И это было хуже всего. У нее больше не оставалось тайн.
За исключением одной. Саймон не знал о ее чувствах к нему.
И никогда не узнает. Потому что она сама не знает собственных чувств.
Ветер колыхал штору, и лунный зайчик на стене становился то ярче, то бледнее. Оливия заставила себя закрыть глаза. Как она сможет прожить предстоящие годы, чувствуя себя беспомощной перед человеком, который женился на ней по расчету? Человеком, который знает о ней все. В душе Оливии не оставалось ни малейшего уголка, куда бы он не мог заглянуть.