– Семь сыновей и две дочери. Старшую ты видел, а младшей только семь лет. Девочки у нас вообще очень редко рождаются. Вот мы и… Между собой… Иногда.
– Ах, ты, ёбарь-рецидивист! – сделав замах своим оружием, я успеваю только увидеть его голую спину, юркнувшую за ближайшие кусты. – Все равно не уйдешь!
Если нас кто-то и видел, пока я гонялся за этим волчарой по лесу, то он промолчал об увиденном, потому как обошлось без последствий. Я имею в виду, что никаких шуток по этому поводу я не слышал, а может, они просто до меня не доходили, что тоже неплохо. Я бы, наверное, сгорел со стыда, расскажи мне кто-нибудь о том, как я бегал по лесу с голым задом. И ведь что обидно, я ни разу не попал по оборотню. Он всегда так ловко уворачивался, что все мои попытки ударить его хотя бы разочек так и остались бесплодными мечтами.
Окончательно выдохшись, я плюнул на эту неуловимую заразу, натянул так и болтавшуюся сзади рубаху и штаны, а потом уселся под дерево, чтобы отдохнуть. Канн тут же материализовался рядом, присев возле меня на корточки.
– Легче? – в голосе его было столько заботы, что я даже умилился. Хороший он у меня все-таки.
– Да, спасибо.
– Не за что. Тебе это было нужно, – и он присел рядом со мной, касаясь меня бедром и плечом. Его тело, такое теплое, просто манило прижаться к себе, что я и сделал, а Канн, обнял меня за плечи, притиснув к себе еще плотнее.
Хорошо с ним вот так сидеть и ни о чем не думать, наслаждаясь покоем. Прикрываю глаза и расслабляюсь, пристроив голову на его груди. Злости уже нет, но все же легкий осадок в душе остался.
– Раньше о дочерях сказать не мог?
– Не подумал. У нас все немного не так, как у вас. Люди в первую очередь гордятся сыновьями, а у нас – дочерьми, вот я и сплоховал. Прости.
– Это ты меня прости. Устроил истерику на пустом месте, – потираюсь щекой о его грудь, сам себе напоминая ластящуюся к хозяину собаку после того, как он наказал ее за какую-то провинность. – Глупо получилось. Да еще погоня эта… Представляю, как я выглядел, сверкая голым задом в лесу. Кстати, мои сапоги и твоя рубашка так и остались под той березой.
Канн тут же громко охает и перемещается к моим ступням, приподнимая каждую и рассматривая на предмет повреждений. Как ни странно, но, несясь за ним по лесу, я практически не повредил их, хоть и не привык к бегу босиком. Пара мест немного саднила, явно поцарапанная или наколотая, но это все не страшно. Зато обратно к дереву меня тащили на руках, не слушая никаких возражений. Пр-р-риятно.
Убежали мы, кстати, не так уж далеко. Канн благоразумно нарезал круги по лесу, около той березы, так что вскоре мы были уже дома, а там…
Та самая дочь-красавица что-то шепчет Любомиру, пока тот тащит для нее от колодца два ведра воды, а он смотрит при этом так, словно уже готов есть из ее рук.
– Ловко.
– Ну, так, моя дочка.
– Н-да, вся в папу. А с остальными вояками что делать будем? Их там чуть больше сотни, и все зрелые мужи с топорами, тех такой приманкой в капкан не загонишь.
– Значит, будем пить. Афанасий обещал сегодня выставить литров сорок самогона, да и остальные подтянутся. Своих я уже послал за всем необходимым. Костры, много мяса и много выпивки, и всем будет без разницы, какие у твоего собеседника уши, и откуда растет хвост.
– Что, опять? Нет, я понимаю, ничто так не сплачивает коллектив, как совместная пьянка, но сколько можно?
В ответ Канн как-то тяжело вздыхает и обнимает меня, целуя в висок.
– Прости, зайчик, ты же сам говорил, что война нам сейчас ни к чему, вот мы с Афанасием и подсуетились.
– Все правильно вы сделали. Это я так, бурчу про себя, не обращай внимания. Просто там ярмарка, а потом нам еще урожай собирать, как бы народ к тому времени окончательно не спился.
– Не сопьются. Афанасий – мужик строгий, зря баловать не позволит.
В общем, вечер удался. Все получилось так, как и предсказывал Канн. Поначалу воины настороженно косились на оборотней и эльфов, но к концу вечера расслабились и начали брататься, то приглашая к своему костру, то обмениваясь ножами в знак дружбы, а то и вообще исчезая в неизвестном направлении.
– Канн, если мне завтра Любомир пожалуется, что твои ребята ему всех воинов попортили, в том самом смысле, я тебе сам зад надеру.
– Не пожалуется. Ему некогда будет, – усмехнувшись, оборотень указал мне куда-то влево. Внимательно присмотревшись, я увидел, что Любомир лежит на траве возле одной из телег, положив голову на колени дочери Канна, а она нежно перебирает ему волосы. Идиллия.
– А не слишком ли это? Парень же может влюбиться.
– Ты что, он же ей нравится. Наши женщины не играют в любовь. Тут или нравится, или нет. Мы с ней о том и говорили, когда ты нас увидел. Я просил ее хорошенько подумать, захочет ли она остаться с чужаком, когда вся стая…
И тут Канн резко замолчал, чуть отстранившись от меня.
– Не понял. Что за новые заморочки? Что вся стая?
– Когда вся стая уйдет на зимовье в предгорья, – тихо закончил он, отводя взгляд. – Пойми, я не смогу остаться. Я все еще вожак. Когда закончится зимний гон, вместо меня выберут другого, и я вернусь к тебе, а пока я должен быть со своей стаей. Я не могу их бросить и тебя с собой взять не могу. Зимой мы большую часть времени проводим в звериных обличиях, да и живем мы не в домах, а в пещерах. Сейчас, пока тепло и много еды, стая фактически не существует как единая сила. Взрослые оборотни разбились на пары и живут так, как каждому нравится, только молодые, те, что еще не нашли себе партнеров, живут сообща под присмотром вожака и оборотней-одиночек. Но когда наша основная добыча – олени – тронется в путь, мы вынуждены будем последовать за ними, чтобы не умереть с голоду. В этих лесах для нас зимой слишком мало еды.
Пока Канн рассказывал, у меня вставали картины одна ужаснее другой. А если он встретит другого или другую? А если с ним что-то случится? А если он…
– Нет!
– Митя…
– Нет, не надо сейчас об этом говорить. Мне надо подумать. Одному.
– Но…
– Пожалуйста, Канн. Дай мне побыть одному хотя бы пару минут.
Встав, я удалился от шума и горящих костров. Конечно, Канн пошел следом, но, уважая мое желание побыть в одиночестве, он держался на некотором расстоянии, давая мне время обдумать все услышанное. Поскольку думалось мне лучше всего на ходу, я шел сам не знаю куда, пока снова не оказался в лесу. Присев под дерево, прислонившись к нему спиной, я смотрел на подходящего ко мне оборотня и понимал, что не могу его отпустить. Я же просто с ума сойду, пока буду думать, как он там без меня живет. Теперь мне даже его ненасытность в сексе не казалась такой странной, Канн словно пытался наесться впрок, вот только меня это совсем не устраивало. Нет, не потому что мне не нравилось само действо, а потому, что оно означало скорую разлуку.
Когда оборотень оказался рядом, у меня мелькнула одна мысль, вот только…
– Канн, а когда олени уходят?
– Когда на деревьях почти не остается листвы.
– Значит, у нас есть пара месяцев. Скажи мне еще, сколько оборотней в твоей стае?
– Сорок две пары, у шестнадцати из них маленькие дети, и шестьдесят семь одиночек, еще не встретивших свою пару или потерявших ее.
– Я так понимаю, что живете вы не в домах?
– У нас в лесу есть дома, но не такие, как здесь, конечно.
– Что-то вроде землянок?
– Чего? Я такого слова не знаю. Мы свои дома называем норами, но сверху они защищены деревом, и там довольно удобно жить, хотя кроватей у нас нет. Спим на полу, на шкурах.
– Получается, вы – кочевое племя. Это только из-за оленей, или есть еще какая-то причина?
– Разве еда – недостаточно важная причина?
– Нет, если еду можно получить, вырастив ее.
– Ты не понимаешь, – Канн покачал головой, опустившись рядом со мной на землю. – Мясо – наша основная еда, наша добыча. Мы не можем питаться овощами и крупами, как крестьяне. Мы – охотники.