Однако новый оркестр не издал ни звука, ожидая знака капитана Харалана, когда со стороны галереи, дверь которой выходила в сад, раздался голос, еще отдаленный, но мощный и грубый. То была странная песнь с необычным ритмом, в какой-то неопределенной тональности, а между фразами не было никакой мелодической связности.
Пары, образовавшиеся для первого вальса, замерли… Все превратились в слух… Может быть, это был сюрприз, дополняющий программу вечера?..
Подошел капитан Харалан.
— Что это? — спросил я его.
— Не знаю, — ответил он тоном, в котором сквозило беспокойство.
— Быть может, что-то случилось на улице?..
— Нет, не думаю!
Действительно, тот, кому принадлежал голос, находился скорее всего в саду и приближался к галерее… возможно, был уже на пороге…
Капитан Харалан схватил меня за руку и увлек к двери гостиной.
В это время на галерее было примерно десять человек, не считая музыкантов оркестра, сидевших в глубине за пюпитрами. Другие приглашенные находились в гостиной и в зале. Те, кто раньше направился в сад, теперь возвратились.
Капитан Харалан остановился на крыльце… Я последовал за ним. Был хорошо виден весь сад, освещенный из конца в конец.
Никого.
В этот момент господин и госпожа Родерих присоединились к нам, и доктор спросил у сына:
— Известно ли, кто это?
Капитан Харалан отрицательно покачал головой.
Однако голос все приближался и продолжал звучать все более резко, более повелительно…
Марк, держа под руку мадемуазель Миру, подошел к нам. Госпожа Родерих ничего не могла сказать окружившим ее дамам.
— Сейчас я выясню! — воскликнул капитан Харалан, сбегая по ступенькам крыльца.
Доктор Родерих, несколько слуг и я последовали за ним.
Внезапно голос смолк, и пение прервалось в тот момент, когда поющий, как казалось, находился всего лишь в нескольких шагах от галереи.
Сад очень тщательно осмотрели… Иллюминация не оставила в тени ни одного уголка… и однако… никого.
Возможно ли, что голос доносился с бульвара Телеки и что принадлежал запоздалому прохожему?
Навряд ли. Впрочем, доктор Родерих самолично убедился, что бульвар в этот час совершенно пуст.
Только в пятистах шагах слева горел едва заметный свет, свет на бельведере дома Шторица. Когда мы вернулись на галерею, нас обступили гости. Со всех сторон посыпались вопросы, но за неимением ответа мы просто пригласили собравшихся к вальсу.
Первым это сделал капитан Харалан. Вновь образовались группы гостей.
— Что же, — спросила меня, смеясь, мадемуазель Мира, — вы выбрали себе партнершу?
— Моя партнерша — это вы, мадемуазель, но только для второго вальса…
— Тогда, дорогой Анри, — сказал мне Марк, — мы не заставим тебя ждать!
Оркестр только что закончил прелюдию одного из вальсов Штрауса, когда голос вновь зазвучал — на этот раз в середине гостиной…
Тогда к смятению, охватившему многих, добавилось чувство возмущения.
Чей-то громкий голос пел один из германских гимнов, «Песню ненависти» Георга Гервега[71]. Это был вызов мадьярскому патриотизму, прямое и преднамеренное оскорбление!
Того, чей голос гремел посередине гостиной, не было видно!.. Но он находился здесь, и никто не мог его видеть!..
Вальсирующие пары распались, и гости хлынули в зал и на галерею. Всех, особенно дам, охватило подобие паники.
Капитан Харалан был сам не свой, его глаза горели, а руки вытянулись так, словно он хотел схватить человека, ускользавшего от наших взглядов…
В этот момент голос остановился, закончив последний куплет «Песни ненависти».
И тогда сто человек увидели, как и я, то, что разум отказывался понимать…
Обручальный букет на консоле был грубо схвачен, разорван, и его растоптанные цветы усеяли паркет…
На этот раз чувство ужаса охватило всех присутствовавших!.. Никто не хотел оставаться там, где происходили такие странные вещи!.. Я спрашивал себя, не потерял ли я рассудок при виде всех этих фокусов.
Капитан Харалан подошел ко мне и, бледный от гнева, проговорил:
— Это Вильгельм Шториц!
Вильгельм Шториц?.. Уму непостижимо!
В это мгновение свадебный венец поднялся с подушки, пролетел через гостиную, затем через галерею — причем никто не мог видеть державшую его руку — и исчез в зеленых массивах сада.
71
Гервег Георг (1817–1875) — немецкий поэт, исповедовавший демократические взгляды, противник Пруссии. Один из немногих немцев, осуждавших вторжение пруссаков во Францию в 1870 году. Здесь, возможно, речь идет о стихотворении «Настанет День» (1862), переводе гарибальдийского гимна, в котором содержится резкое осуждение духа шовинизма и милитаризма, которые под руководством Бисмарка усиленно насаждались в те времена в Германии.