глядят на гладь прудов,
а пруд уже готов —
вот-вот и станет…
С охапкою цветов
старушка вянет.
И астра, как звезда, встречает поезда
девчонок загорелых
с юга.
— А там
еще тепло!
А тут — вот это да! —
и снег и листопад, сплошная вьюга! —
И — юрк
в метро, в такси.
А небо моросит,
и листья липнут.
Один фонтан форсит.
И мокнут липы.
* * *
Дела и телефоны, заботы, адреса… Однажды
забреду я
в парк на полчаса. Услышу
птичий щебет
и вспомню,
что живу.
И серенькую птаху увижу сквозь листву.
* * *
О, южное солнце базара!
Толпы людей
в толпе овощей.
О, персики цвета загара,
о, крабы раскраски пожара,
плывущие в очи детей!
О, рыбины моря и рек!
О, радио над каруселью,
над буйством торгов и веселья —
тоска иностранца Монтана…
О, солнце в серьге у цыгана
О, рыбины моря и рек!
Нет, не покупать, а глазеть
на свежеубитую снедь,
на фартуки всех продавцов,
всем жарким торговкам в лицо.
О, рыбины моря и рек,
опять меня к ним притянуло —
торгового ряда разбег
под бубном базарного гула!
Зеленой обложены травкой,
чешуями рыбин горя,
трепещут на цинке прилавка
здесь солнце,
земля
и моря.
» * *
Где-то в середине ночи,
сам не знаю почему, просыпаюсь,
одеваюсь,
поднимаю воротник.
Тишиною озабочен,
я пересекаю тьму.
Сигаретный огонечек
к пальцу моему приник.
Ночью площади обширней
и длинней мостов пролет.
О бессонница,
скажи мне, для чего ведешь вперед?
Люди смотрят сны.
Будильники на взводе.
Там четко время ходит,
а сны, как ночь, мутны.
И просто спят — без снов,
а в голове все тот же
идет
отсчет
часов,
чтоб не проснуться позже
смены заводской,
сирены парохода,
чтоб взять весь день-деньской,
с рассвета до захода.
В огнях фонарных дуг
плывет и млеет площадь.
А вот и дом, где друг
спит на подушке тощей.
Я улыбаюсь. Мне
так хорошо, что спит он,
что я не сплю… Что — нет,
жизнь вовсе не сердита! Что в клетках этажей
над уровнем морей
спят все, в кого влюблен, кому себя дарю.
…А в зоопарке слон уже трубит зарю.
ХЛЕБ, ФРУКТЫ, И ВИНО
Хлеб,
фрукты
и вино —
голландский натюрморт.
Хоть век
совсем иной,
продукты —
первый сорт!
Кто губ не облизнет,
тот к живописи слеп,
когда бокал
блеснет
и прожелтеет хлеб,
когда лимон,
полуочищен,
кисл,
лежит
на самом краешке стола
и кожура
спиралью
виснет вниз,
и видно,
что горька,
а не кисла…
Плоды земли,
плоды больших трудов
людей, которых нет уже давно,
ни стариков,
ни внуков,
ни следов —
лишь этот хлеб,
и фрукты,
и вино…
Вот
чем
бессмертно это полотно!
Еще —
там имя мастера осталось…
…Наш трудный хлеб,