– Ты ведь в Триаде живешь, верно?
Я кивнул. Так назывались три огромных одинаковых бетонных здания, окруженные шоссе Сэбюторгсвэген и Сёдербювэген. Эти две дороги, извиваясь, пересекались друг с другом, заключая эти три дома в неровный круг.
– В левом, если идти от Рённинге. Откуда ты знаешь?
– Я узнаю лестничный запах. Я живу в том, что посередине. Там точно так же пахнет.
– У тебя, видно, хорошее обоняние, и слух тоже.
– Да.
Потом мы шли вместе, смеясь и болтая, назад через туманный Салем, и тут же у меня возникло чувство, будто некая нить материализовалась между нами, будто мы хранили тайну друг друга. Год проходит быстро между высотками, и все же тому времени, что следовало после, предстояло показаться весьма долгим.
Помню, на окраине Салема располагались красивые частные дома с ухоженными лужайками, и, проходя мимо них летом, можно было учуять запах жаренного на гриле мяса. Чем ближе к станции Рённинге, тем чаще те небольшие домики сменяли тяжелые бетонные здания. Асфальт, граффити… Вблизи станции кучками толпилась молодежь и люди постарше, начинающие подростки – преступники и хулиганы, фанаты техно, рейва и хип-хопа, и я часто вспоминаю песню со словами «Голова как дыра, как твоя душа черна, голова как дыра». Мы сидели на скамейках и тротуарах, пили алкоголь и опрокидывали автоматы с лимонадом и конфетами, и раскрашивали их спреями. Некоторых ловили за вымогательство, нападения и вандализм, но мы никогда не попадались: убегали в леса, которые знали намного лучше тех, кто гнался за нами. В глазах взрослых мы были подрастающими гангстерами. В Салеме было уже давно неспокойно, но в последнее время – особенно. Полиция больше не в силах была держать все под контролем. Даже церковь в Салеме была разгромлена, и у входа в нее была устроена вечеринка. Я узнал об этом в школе. Сам я в этом не участвовал, но знал, кто это сделал, так как мы учились в параллельных классах и занятия шведского у нас проходили вместе. Несколько недель спустя, после очередного погрома, внутри церкви был повешен огромный, как киноэкран, шведский флаг с большой черной свастикой на нем. Никто не понял смысла содеянного – возможно, потому что его и не было.
Салем… В школе мы узнали, что когда-то этот район назывался Слэм, что было соединением двух слов, означающих «терновник» и «дом». Потом, в семнадцатом веке, его переименовали в Салем, и никто точно не знал почему, но местные историки и дамочки, работающие в коммунальных сетях, предпочитали думать, что название было связано с библейским Салемом, от Иерусалима. Это придавало Салему ауру мира, спокойствия, поскольку само слово на иврите означает «мир». Место, куда наши предки, задолго до того, как оно изменилось в худшую сторону, приехали, чтобы зажить счастливой жизнью.
В пригороде друзья наблюдали друг за другом из окон, когда на улицу выходить не разрешалось. Когда же мы выходили, то старались держаться подальше от тех, кто мог нас покалечить, и тянулись к таким же, как мы: отирались у своих подъездов, когда идти было некуда, а домой идти не хотелось, – а вдалеке в ночи слышались крики, вопли, смех и срабатывала сигнализация.
IV
Заградительная лента на Чапмансгатан бьется на ветру, когда я выхожу на балкон с легким шумом в голове от «Собрила». Чуть подальше дорогу переходит женщина с мальчиком – возможно, ее сыном, в инвалидной коляске. Мальчик сидит тихо, будто он – лишь пустая оболочка. У дома припаркована сине-белая патрульная машина, и вдоль ограждения нехотя взад и вперед прохаживаются два полицейских. Я слежу за ними взглядом до тех пор, пока один из них не поднимает голову и смотрит вверх, в мою сторону, тем самым заставляя меня вернуться в квартиру, как напуганное животное.
В газете напечатана заметка о том, что произошло: в приюте для бездомных в центре Стокгольма была найдена застреленная женщина двадцати пяти лет. Техническая экспертиза все еще проводилась, когда заметка была опубликована. Полиция активно изучает те улики, что имеются на данный момент, но еще остается много работы. Свидетели утверждают, что видели, как одетый в темное мужчина убегал с места преступления.
Этой небольшой газетной заметки хватает, чтобы отбросить меня в мыслях назад к тому, что случилось прошлой весной, а то, что случилось тогда, началось, может быть, гораздо раньше… не знаю. Что я знаю, так это то, что старый лис Левин выбрал меня в кураторы при отделе внутренних расследований после того, как я некоторое время отработал помощником в криминальном отделе Центральной городской полиции по преступлениям, сопровождаемым насилием. Цель, на самом деле, была не в том, чтобы сделать меня частью отдела внутренних расследований, одним из тех, кто занимается случаями других полицейских, подозреваемых в преступлениях. Цель была глубже: наблюдать отдел изнутри. Левин подозревал, что расследования – прежде всего те, что касались информационной и шпионской деятельности – были искажены и сконструированы искусственно. В Доме существовала глобальная проблема, это все знали, но только Левин имел смелость локализовать ее: он взял под контроль те дела, где полиция осознанно сотрудничала с преступниками и иногда вынуждала их совершать преступления, путем провоцирования.