Он проехал по мосту через канал и железную дорогу, и картина изменилась. Как будто он вернулся назад во времени. Улицы были вымощены брусчаткой того же цвета, что и террасы приземистых кирпичных жилищ, которые их окружали: цвета старого кирпича, угольного дыма и бедности. Вдоль каждой улицы тянулись разбитые тротуары и выбоины, причудливые маленькие чугунные уличные фонари, установленные прямо в эпоху газового освещения, теперь косились под невообразимыми углами, бросая вокруг себя тусклый электрический свет. Многие вообще не горели; их светильники были разбиты, возможно, ордами детей, играющими в футбол на булыжниках.
Сумеречная зона, подумал он. И это не беспросветная бедность шахтерских городков викторианских времен, это Лондон эпохи сверхзвуковых авиалайнеров и цветного телевидения. Хуже того, только человек, обладавший тонким чувством иронии, мог назвать здешние улицы в честь поэтов. Фин проделал путь от Китс-роуд до Кольридж-авеню, от Байрон-стрит до Вордсворт Кресент через поэтические уголки Элизиума.
Он припарковался на Теннисон-авеню и начал свое бдение. 44-й дом выглядел чуть более заброшенным, чем остальные дома. Из окна первого этажа по краям потрепанных занавесок просачивался тусклый желтый свет. Впереди, в сгущающихся сумерках, чернобелая кошка пыталась поддеть головой плохо закрывающуюся крышку мусорного бака. Крышка наконец-то брякнулась о землю. В то же мгновение свет в окне погас.
Через минуту он включился повторно — светомаскировку поправили.
Перед тем, как совсем стемнело, входная дверь дома № 44 открылась. Фин впервые увидел обитателя — лысого, тощего человечка в полосатой рубашке и подтяжках. Мужчина посмотрел по сторонам, быстро поставил пустую молочную бутылку и убрался внутрь. Некоторое время после этого Фин слышал скрежет задвигаемых запоров и лязг цепей.
Сейчас на улице было тихо. У майора Стоукса погас свет. С железной дороги до Фина долетали стук и скрежет подвижного состава на товарной станции. На другом конце улицы звучали ритмы регги. В десять часов у дома №52 остановилась машина, выпустив молодую девушку, и помчалась дальше, трубя в клаксон мелодию «Марша полковника Боги». Сразу после одиннадцати улица пробудилась на несколько минут, — машины проезжали либо быстро и беспорядочно, либо с подозрительной медлительностью, сигнализируя на всем пути о возвращении толп из пабов домой. К половине двенадцатого тишину нарушала только парочка пешеходов, спотыкающаяся о разбитые тротуары и распевающая «От тебя я шалею»{26}.
Фину ничего не оставалось делать, как коротать ночь за своей египетской грамматикой, подсвечивая себе умирающим электрическим фонариком. Когда батарейка окончательно села, он обратился к своему карманному калькулятору. Начал он с попытки разобраться в своих счетах и закончил тем, что число 57718 вверх ногами можно было прочитать как BILLS{27}.
Всенощное бдение под окнами никак не вписывалось в представление Теккерея Фина о работе детектива. Настоящий детектив, часто напоминал он себе, не должен следить за подозреваемым и пресмыкаться перед полицией. Настоящий детектив должен сидеть дома и блестяще находить правильные ответы, не покидая кресла. Шерлок Холмс ни за что не стал бы тратить время на бессмысленную ночную авантюру. Патер Браун появился бы на сцене в девять утра, хорошенько выспавшись, и на свежую голову выдал бы готовое решение. К восходу солнца Фин выдохся и жалел себя.
Рассвет ознаменовался хором воробьев, неспешным, заунывным продвижением молочника, первыми признаками оживления в домах. Кашляющие заводские рабочие уже отъезжали в своих кашляющих автомобилях, а жилец дома №44 еще не выходил за своим молоком. В восемь часов прошел почтальон. К восьми сорока пяти женщины начали выкатывать детские стулья и коляски из своих узких дверей в направлении торговых кварталов. К девяти пятнадцати проснулись все дома. Кроме сорок четвертого.
Фин медленно подошел к двери, пытаясь избавиться от ощущения, что он всю ночь наблюдал не за тем домом. Он позвонил, затем постучал; он перепробовал все способы разом и по отдельности. Стук молотка эхом разносился по пустой улице.
Он заглянул в щель почтового ящика и позвал.
— Майор Стоукс? Алло!
Он снова заглянул в нее, ощущая прилив тревоги. В прихожей было сумрачно, но когда его глаза привыкли к полумраку, в глубине он увидел какой-то слабое свечение. Вероятно, свет горел в холле, оставленный на всю ночь. Ему удалось разглядеть полуоткрытую дверь и тень внизу. Через несколько секунд тень приобрела четкие очертания домашней туфли, надетой на узкую ступню.