Я похоронил Бисквита и сообщил в полицию. Они, конечно, выдали все это за проделки местной детворы. Кстати, это может быть правдой, поскольку красные не прочь опуститься до того, чтобы использовать невинных детей в своей грязной работе.
Теперь я знаю, что стою на пороге «ликвидации». Я более чем уверен в этом, так как обнаружил, что Красный Ром означает убийство, написанное в обратном порядке{44}. Я смирился со смертью, но я отказываюсь умирать в молчании. Поэтому я пишу вам о плане вторжения, надеясь, что мое предупреждение придет не слишком поздно...
С этого места письмо окончательно свернуло в лунатический бред и заняло еще сорок шесть страниц убористого текста. Майор небрежно оперировал идеями об устройствах контроля мыслей и лучах смерти, рассказывал о планах отравления британских сладостей и прохождения сквозь земную кору под Великобританией с целью превращения острова в вулканический Холокост. Наиболее изощренные и далеко идущие теории выводились из самых банальных вещей: тщательное наблюдение за номерными знаками на припаркованных автомобилях выявило график Армагеддона, безобидные кроссворды сообщили ему имена «всех высокопоставленных агентов НКВД». Все это было прекраснейшим образом аргументировано, звучало логично и, конечно, служило диагнозом.
Фин прочитал письмо с разделенными чувствами. Его одновременно ужаснула откровенная душевная болезнь автора и восхитило его богатое творческое воображение. Письмо легко ставило знак равенства между марсианами и Великой пирамидой, но это было безумие одного порядка: несчастный, одинокий, по всей видимости, больной старик увеличивал свое отчаяние, выдумав против себя всемирный заговор.
В некотором смысле сюжет поражал реализмом. Мир действительно повернулся против стариков, к которым относился майор Стоукс. Битва шла не между давно несуществующим «НКВД» и МИ6, она шла между той злобной, бесформенной массой, именуемой Современным Обществом, и горсткой забытых пенсионеров. Общество, вооруженное высокомерием и безразличием, используя голод и бюрократию, несомненно, одержит победу.
Кем подвизался таинственный Грин, Фин мог только догадываться: социальный работник, сборщик ренты или, может быть, всего лишь благонамеренный, но докучный сосед. Он, возможно, предложил майору помощь, но слишком поздно — майор теперь видел в каждой протянутой руке злобный кулак, а в каждом звонке или стуке слышал поступь врага.
Фин откинулся назад и протер глаза. Он не заметил, как зашло солнце и наступил вечер. По пути на кухню за чашкой горячего крепкого кофе, он остановился, чтобы задернуть шторы.
Вечерний смог затянул Лондон, и фонари с натриевыми лампами заставили светиться улицы желто-оранжевым. Это дымка ничто по сравнению со знаменитыми «гороховыми супами»{45} прошлого, теми гнетущими, ядовитыми туманами, которые сделали Лондон историей. Но даже в ней было обещание зла. Фин представил Холмса и Ватсона, в извозчичьей карете спешащих по невидимым улочкам, чтобы предотвратить убийство. Он представил Пруфрока{46}, спешащего сквозь желтый туман на встречу с холодной, убийственной похотью. Представил он и потрепанного секретного агента Грэма Грина{47}, убегающего от своих преследователей, которые «наверное, попробуют воспользоваться туманом»{48}.
Он задернул шторы и поднял трубку телефона.
Нет никакого заговора, говорил он себе, покуда ждал соединения с мисс Фараон. Нет ничего, кроме безумного майора, дохлого кота и коробки с разбитой посудой. Дальше пустота. Гейлорд прав. 0+0+0=0.
— Алло, мисс Фараон?
— Мистер Фин! Какое совпадение, я как раз собиралась вам позвонить. Видите ли, я планирую небольшую экскурсию на побережье, и...
— Да-да, но если позволите, я опережу вас с вопросом: есть ли среди Разгадчиков, кто интересуется метеорологией?
— Простите, как вы сказали, метеорологией?
— Да. Были ли любитель-метеоролог в группе?
— Ничего такого в голову не приходит. А почему вы спрашиваете?
— Да так, без всякой причины. Просто метеорологи иногда используют воздушные шары.
Мисс Фараон после небольшой паузы бойко перешла на свою экскурсию. По ее тону он понял, что морской воздух ему никак не повредит.
Глава восьмая