В конце дня мне сообщили, что нужно освободить дом через неделю. Словно мало мне других проблем. Счета пусты. Все карты заблокированы. Работала лишь одна, моя личная, которую я завела самостоятельно. Отец, как знал, часто переводил мне туда деньги. Сейчас я понимала, что он действительно знал. Или предвидел.
Но даже эти средства почти закончились. Мама и Кристина привыкли к шикарной жизни. Хотя я лично старалась контролировать расходы, выдавая им чисто символические суммы, дома все равно регулярно была еда из лучших ресторанов, новые шмотки из бутиков в долг и прочие абсолютное нелепые излишества, счета от психоаналитика и из аптеки. Я никак не могла донести до родных, что мы должны экономить.
Возвращаясь домой на метро, а потом на автобусе, я мысленно репетировала речь о необходимости переезда. Знала, что напорюсь на отрицание и слезы, что мать устроит сцену, а Кристина – истерику, но они меня удивили.
– К этому все давно шло, – почти равнодушно отреагировала мама.
– Да, папа, конечно, держался за дом. Он ведь сам его строил.
Я закатила глаза.
– Он его проектировал, Крис.
– А какая разница? – она пожала плечами. – Мне в универ неудобно ездить. Конечно, нам нужна квартира в центре.
– Центр – это вряд ли, – сразу обрезала я.
Признаться, я понятия не имела, как снять даже самую простенькую двушку где-нибудь в спальном районе.
– Как это вряд ли, Марьяна? – тут же накинулась на меня мать. – Ты же не собираешься нас засунуть в панельное дерьмо? Что скажут люди?
– Да, я в метро не хочу. Мне нужны квартира около университета и машина.
– У тебя прав нет, – возмутилась я на требование сестры.
– Вот! И права мне нужны. Я отцу говорила, а он все откладывал.
– Тебе только что исполнилось восемнадцать.
– Ты тоже вечно ищешь причины, – зашипела Крис. – Думаешь, тут легко было? Ты плевала на нас все эти годы.
– Я училась, Кристин.
– Да, конечно. Рассказывай. В Голландию все только и ездят, чтобы учиться.
У меня не осталось аргументов. Я устала по сто раз объяснять одно и то же. Крис постоянно попрекала меня, мать при этом смотрела укоризненно, не думая вступаться. И это при том, что после папиной смерти почему-то именно на меня легли все проблемы. Бытовые, финансовые, наследственные.
Наверно, потому что именно меня отец готовил в приемники. Крис была младше на год и не проявляла интереса к бизнесу. Мать последнее время жила в каком-то своем мире. Скорее всего, из-за таблеток, которыми явно злоупотребляла.
Только представив, как придется сообщить ей, что у меня нет денег на продление абонемента у психотерапевта, захотелось застрелиться.
Ничего не ответив на вопли Крис, я поднялась к себе. Моя спальня все еще была подростковой, почти детской. Я ничего не меняла со школы. Постер на стене со смазливым Гарри Стайлзом. Фотографии на столе и полках с выпускного и отдыха в Австрии. Покрывало на кровати в оборочках и мягкие игрушки рядком. Я и сама была ребенком до того ужасного дня, как мне сообщили о смерти папы. С тех пор невольно и быстро пришлось взрослеть.
Я сжала губы, зажмурилась и крепко обняла подушку, чтобы не разреветься.
– Марьяш, не надо, – услышала я мамин голос.
Бесцветный и глухой. Она говорила вообще без эмоций, и это было еще страшнее истерики. Лучше срывы, чем апатия. Но в словах я нашла утешение и поддержку. Наверно, потому что они мне были очень нужны.
Хлопнула дверь в соседней комнате. Это Кристина выразила свой протест. Громко.
– Не надо так с сестрой, – продолжила мама, развеивая мои иллюзии о поддержке. – Ей сложно. Нам всем сложно.
Я cела на кровать, не в силах глотать это без ответа.
– Мам, у нас нет денег. Вообще, понимаешь? Все, что я могу сейчас, – это снять клоповник на месяц. Возможно, даже не в Питере, а где-нибудь в области. Чтобы Крис дали общагу. У меня нет денег на твои сеансы терапии. У меня нет денег даже на переезд. Мы просто запихаем все в чемоданы и будем умолять знакомых нас довезти до города. Понимаешь, мам?
Она смотрела на меня, наверно, целую минуту, потом погладила по волосам и натянуто рассмеялась.