— У Аруэтты вечно капризы.
— Нет, нет, животные скучают, я знаю.
— Этого еще не хватало! Ну что там госпожа баронесса опять себе вообразила? Сиди мирно мурлычет.
Баронесса взглянула на мурлычущую Сиди у себя на коленях.
— Это не то, животные чего-то боятся.
Потом она осторожно посадила кошку на мягкое сиденье и отправилась на покой.
— Дай мне порошок, Церлина, не хочу всю ночь пролежать без сна.
— Вот это правильно, госпожа баронесса.
— Дай мне даже два.
— Два так два, это наверняка не повредит госпоже баронессе.
И Церлина высыпала снотворное в стакан воды. На следующее утро старая дама была мертва.
Вызвали Хильдегард. Уже давно готовая к этому, она была не слишком потрясена смертью матери. На похороны явились несколько старых друзей: их было немного, не только потому, что прежний круг знакомых уже сильно поредел, но и потому, что баронессу, уединенно жившую в Охотничьем домике, почти забыли. Она нашла свой последний приют рядом с супругом, которого пережила более чем на три десятка лет. Совсем рядом была свежая могила самоубийцы А.
По завещанию Церлина теперь становилась владелицей Охотничьего домика до конца своих дней, только после ее смерти его наследует Хильдегард.
— Вы это поистине заслужили, — сказала ей на прощанье Хильдегард.
— Еще бы, — ответила Церлина; она вообще-то хотела прибавить «барышня», но вовремя удержалась.
Вступив во владение домом, Церлина прежде всего пополнила свой скотный двор; главным приобретением были две коровы, которых она поставила в бывший каретный сарай. Но прибавившуюся работу взваливать на себя не стала, наоборот, она заметно отошла от ведения хозяйства. Она носила все те платья, которые надарил ей А. и которые долгие годы скапливались в сундуках. Она завела себе прислугу.
XI. МИМОЛЕТНАЯ ТЕНЬ НАБЕЖАВШЕГО ОБЛАКА
Удивительно, сказала одна половина барышнина сердца его другой половине, удивительно, сколько же времени нужно этому мужчине, чтобы дойти до меня.
Перед нею тянулась вдаль улица. Исчезал из виду автомобиль. Было светлое утро начала лета. Деревья отбрасывали приятно-равномерные тени, которые под ногами беспокойно шевелились, продырявленные солнечными пятнами, а на небольшом удалении Впивались в сплошную темную полосу и окаймляли вдоль аллеи проезжую часть. Впереди на тротуаре никого не было, кроме мужчины, который не спеша шел вниз по легкому уклону улицы и приближался удивительно медленно.
Барышня шла к воскресной обедне в церковь замка. Рукою в перчатке она наискось держала псалтырь, чуть прижав к телу, потому что, кроме того, несла еще сумочку. Сей благопристойный вид уподоблял барышню бесчисленным прихожанкам — не только тем, кто сейчас отправлялся во все прочие божьи храмы Центральной Европы, но и всем тем, кто делал это на протяжении многих прошедших столетий. Вполне устоявшаяся осанка.
Если подняться вверх по улице до самого высокого места, то тут выравнивается наклонная линия цоколей, тут линия цоколей и ряды окон успокаивающе параллельны, а в некотором отдалении взору открывается замковая площадь, на которую выходит улица. И сам замок великого герцога останавливает взгляд прекрасной кулисой в стиле барокко.
Поскольку вереницу домов перерезали лишь несколько поперечных улиц, трудно было верно определить скорость приближающегося мужчины. Это было почему-то неприятно, и барышня подумала, не перейти ли ей на другую сторону. Но так как мысль была не очень четкой и даже, собственно, исчезла, едва в глаза ударило горящее солнце на той стороне, барышня осталась на своем тротуаре и только умерила шаг, словно вынуждена была — страх то был или ожидание?—двигаться навстречу идущему так же медленно, как он приближался к ней.
Может быть, мирная тишина воскресной аллеи сама по себе уже предписывала медлительность движений, даже если это был всего лишь мнимый покой, потому что высоко в небе довольно быстро плыли белые перистые облака, растянувшиеся узкими лентами, и как только такая полоса застилала солнце, наступало краткое и как бы светлое затмение дня, подобное юношеской печали, на которое, правда, никто не обращал внимания ведь никто по своей воле не позволит переменному состоянию облачности влиять на собственную жизнь, — но которое все же оставляет след в глазах и в человече-ской душе как вестник более крупных космических событий.
Наверное, теперь на улице появились и другие прохожие. Однако барышня следила лишь за тем медленно приближавшимся незнакомцем, который шел, вернее, шествовал от замка; именно это шествование и создавало связь между ним и замком, между ним и привычным завершением барочной кулисы там, наверху, связь, которая пока еще необъяснима и, возможно, никогда не будет объяснена. Не то чтобы барышня предполагала узнать в приближающейся фигуре одного из бывших дипломатов или офицеров, с которыми до войны, когда она сама была еще подростком, здесь можно было встретиться часто и с неизменным, всегда желанным удовольствием. Барышня, которая хоть и выглядела еще молодо, но ценила достоинство, от подобных желаний давно отказалась, а сейчас уж у нее и вовсе не было повода их оживлять, тем более что все, связанное тогда со двором, насколько она помнила, ни в коем случае не производило впечатления степенной неспешности, скорее уж молодцеватости или но меньшей мере элегантности, а здесь, собственно, все было наоборот; но так же, как плывущие перистые облака казались частью еще невидимой стены облаков, так и чрезмерно степенное, неторопливое приближение этого человека, которого вполне можно было представить себе ну хотя бы лакейски прихрамывающим пожилым придворным, казалось излучением той степенной неспешности, которая таилась в сильно выступающем вперед фасаде замка.