Аресты, впрочем, вскоре все же начались. В апреле 1980-го, через два года после смерти отца, Рон первый раз попал в тюрьму за вождение в нетрезвом виде.
В ноябре Хуаните удалось уговорить сына полечиться от алкоголизма. По ее наводке Рон отправился в Службу психического здоровья южной Оклахомы и был осмотрен Дьюэном Логом, консультантом-наркологом. Рон спокойно признал свою проблему, сказал, что пьет уже одиннадцать лет и употребляет наркотики минимум семь и что склонность к алкоголизму катастрофически усилилась после того, как его выгнали из команды «Янки». О двух обвинениях в изнасиловании он не упомянул.
Лог направил его в заведение под названием «Бридж-хаус», располагавшееся в Ардморе, Оклахома, в пятидесяти милях от Ады. На следующий день Рон явился в «Бридж-хаус» и согласился пройти рассчитанный на двадцать восемь дней курс лечения от алкоголизма в условиях полной изоляции. Он очень нервничал и все время повторял доктору, что «совершал ужасные поступки». За два первых дня он стал замкнут и спал часами напролет, пропуская еду. Неделю спустя его застали курящим в палате, что являлось грубым нарушением режима, и сообщили, что досрочно выписывают из клиники. Уехал он с Аннет, которая как раз явилась навестить его, но на следующий день вернулся и попросил принять его обратно. Ему велели возвращаться в Аду и снова подавать заявление через две недели. Страшась материнского гнева, он решил не объявляться дома, а слонялся несколько недель, никому не сообщая о своем местопребывании.
25 ноября Дьюэн Лог послал Рону письмо, в котором назначил встречу на 4 декабря. В частности, мистер Лог писал: «Я обеспокоен вашим состоянием и надеюсь увидеть вас».
4 декабря Хуанита сообщила в Службу психического здоровья, что Рон нашел работу и живет в Ардморе. У него там новые друзья, он ходит в церковь, снова принял Христа и больше не нуждается в помощи психиатров.
Дело было закрыто, но вновь открыто через десять дней Дьюэном Логом. Рону требовалось длительное лечение, но он от него отказывался. Не принимал он также и прописанные лекарства, в первую очередь литий, с должной регулярностью. Иногда он честно признавал, что является алкоголиком и наркоманом, иногда твердо отрицал это. Если спрашивали, сколько он выпивает, отвечал: только несколько кружек пива.
Не умея удержаться на работе, он постоянно был на мели. Когда Хуанита отказывалась «одолжить» ему денег, он прочесывал Аду в поисках другого источника. Неудивительно, что круг его друзей стремительно сужался, большинство знакомых его избегали. Несколько раз он ездил в Ашер, где на бейсбольной площадке всегда мог найти Мерла Боуэна. Они болтали, Рон придумывал очередную историю о своем невезении, и его бывший тренер снова раскошеливался на двадцатку. На клятвенные обещания Рона отдать долг Мерл разражался суровой тирадой о необходимости привести наконец свою жизнь в порядок.
Прибежищем для Рона был Брюс Либа, который снова женился и жил теперь тихо и мирно в собственном доме в нескольких милях от города. Раза два в месяц Рон прибредал к нему на порог пьяный и растрепанный и умолял Брюса приютить его, чтобы отоспаться. Брюс всегда принимал приятеля, приводил в чувство, кормил и обычно давал взаймы десятку.
В феврале 1981 года Рона опять арестовали за езду в нетрезвом виде и признали виновным. Проведя несколько дней в тюрьме, он отправился в Чикасу к Рини и ее мужу Гэри. Они нашли его у себя на заднем дворе в воскресенье, вернувшись из церкви. Он объяснил им, что жил в палатке за их дальним забором, и действительно выглядел как человек, ночевавший в палатке. Якобы он едва сбежал от каких-то военных, которые прятали у себя в домах где-то на дороге в Лоутон оружие и взрывчатку, планируя устроить переворот на своей базе. К счастью, сбежал он вовремя и теперь ему надо где-то пожить.
Рини и Гэри позволили Рону занять комнату их сына. Гэри подыскал ему работу на ферме – ворошить сено. Этот «ангажемент» продлился ровно два дня, после чего Рон покинул их, сказав, что нашел софтбольную команду, которая его берет. Фермер позднее позвонил Гэри и Рини и предупредил, чтобы их родственник больше не возвращался и что вообще, с его точки зрения, у того серьезные проблемы с нервной системой.
Интерес Рона к американским президентам неожиданно разгорелся снова, и он днями напролет ни о чем другом не говорил. Он мог не только быстро перечислить их всех в прямой и обратной последовательности, но и знал о них все: даты и места рождения, сроки полномочий, имена их вице-президентов, жен и детей, основные факты деятельности их администраций и тому подобное. Любой разговор в доме Симмонсов теперь неизбежно сосредоточивался на каком-нибудь американском президенте. Пока Рон находился в комнате, ни о чем ином речи быть не могло.
Он был типичной совой: как бы ни старался заснуть ночью, ничего у него не получалось. Плюс к этому он ночами напролет смотрел телевизор, включив звук на полную мощь. С первыми лучами солнца он становился сонным и засыпал. Симмонсы, усталые, с красными глазами, наконец-то получали возможность хоть позавтракать в тишине, прежде чем отправиться на работу.
Рон часто жаловался на головную боль. Однажды ночью Гэри услышал шум и увидел, что Рон роется в домашней аптечке в поисках обезболивающего.
Когда обстановка накалилась до предела и нервы у хозяев начали сдавать, Гэри усадил Рона перед собой, чтобы поговорить серьезно. Он объяснил, что Рон может оставаться у них, но должен считаться с их жизненным распорядком. Тот не проявил ни малейшего понимания, но спокойно собрался и вернулся к матери, где либо пребывал в коматозном состоянии, лежа на диване, либо запирался в своей каморке. В свои двадцать восемь лет он был не в состоянии признать очевидный факт, заключавшийся в том, что ему требуется врачебная помощь.
Аннет и Рини тревожились о брате, но мало что могли сделать. Он был упрям, как всегда, и, казалось, вполне доволен своей кочевой жизнью. Поведение его становилось еще более странным; почти не оставалось сомнений, что он умственно деградирует. Но это было запретной темой; они совершили ошибку, попытавшись ее с ним обсудить. Хуанита могла уговорить его пойти к врачу или начать лечиться от запоев, но он никогда не выдерживал полного курса терапии. После каждого короткого промежутка трезвости наступали недели неведения, где он и чем занимается.
Для развлечения, если оно ему требовалось, он играл на гитаре, обычно сидя на крыльце материнского дома. Он мог там сидеть, бренчать и петь для птиц часами, а когда крыльцо ему надоедало, переносил выступление на дорогу. Зачастую без машины или без денег, чтобы ее заправить, он слонялся по Аде, и его в любой час дня и ночи можно было видеть в самых разных местах с неизменной гитарой.
Рик Карсон, его друг детства, служил в полиции. Дежуря в ночную смену, он нередко видел Рона далеко за полночь шагающим по тротуару или даже между домами, пощипывающим струны и поющим. Рик, бывало, спрашивал, куда он идет. Так, никуда конкретно, отвечал Рон. Рик предлагал подвезти его домой. Иногда Рон соглашался, иногда предпочитал продолжать пешую прогулку.
4 июля 1981 года его арестовали за неподобающее поведение в общественном месте в пьяном виде и признали виновным. Хуанита была в ярости и настояла, чтобы он обратился за помощью. Его положили в Центральную больницу штата в Нормане, где его наблюдал доктор Самбаджон, штатный психиатр. Единственная вразумительная жалоба Рона состояла в том, что он болен и хочет «получить помощь». Его самооценка и физическая активность оказались исключительно низки, он был угнетен мыслями о собственной никчемности, беспомощности и даже о самоубийстве. «Я не приношу ничего хорошего ни себе, ни окружающим, – сказал он. – Я не в состоянии удержаться на работе, и у меня отрицательная социальная установка». Он поведал доктору Самбаджону о том, что первый серьезный приступ депрессии случился у него четыре года назад, когда оборвалась его бейсбольная карьера и почти в то же время распался брак, признался в злоупотреблении алкоголем и наркотиками, но заявил, что это его проблем не усугубляет.