В квартире было холодно и стоял какой-то мерзкий запах, который она никак не могла определить. Надпись «Джим Смит умрет следующим» все еще оставалась на стене. Гленна, не веря своим глазам, смотрела на грубо намалеванные убийцей слова. На это же потребовалось время, подумалось ей. Значит, он пробыл здесь довольно долго. Ее племянница приняла смерть после продолжительных жестоких мучений. В спальне матрас стоял прислоненным к стене и ничто не оставалось на своем месте. Ни одно платье, ни одна блузка не висели на вешалках в шкафу. Зачем убийце понадобилось срывать одежду с плечиков?
В маленькой кухне тоже царил беспорядок, но следов борьбы здесь не наблюдалось. Последний ужин Дебби состоял из размороженной картошки «Тейтер Тотс»; политые кетчупом остатки еды на картонной тарелке так и стояли нетронутые на кухонном столе, за которым Дебби обычно ела. Рядом – солонка. На столешнице – еще одно грубо намалеванное послание: «Ни исчите нас, а то…» Гленна знала, что некоторые надписи убийца сделал кетчупом. Ее поразила его безграмотность.
Гленна попыталась отрешиться от тягостных мыслей и начала собирать вещи. Ей понадобилось два часа, чтобы упаковать одежду, посуду, полотенца и прочее. Полиция не увезла окровавленное постельное покрывало. Кровь оставалась и на полу.
Гленна не намеревалась приводить в порядок квартиру – только собрать вещи Дебби и как можно скорее убраться оттуда. Однако ей показалось, что нехорошо оставлять надпись, сделанную убийцей с помощью лака для ногтей, принадлежавшего племяннице. Было нечто неправильное и в том, чтобы кто-то чужой смывал кровь племянницы с пола.
Гленна подумала, не сделать ли тщательную уборку, чтобы уничтожить все следы убийства, но к тому времени она насмотрелась достаточно и соприкасаться со смертью еще теснее была не в состоянии.
В течение нескольких дней, последовавших за убийством, допросы хотя бы отдаленно подозреваемых продолжались беспрерывно. В общей сложности двадцать один мужчина сдал отпечатки пальцев и образцы либо слюны, либо волос. 16 декабря детектив Смит и агент Роджерс отправились в криминалистическую лабораторию отделения ФБР в Оклахома-Сити и передали на исследование вещественные доказательства, собранные на месте преступления, вместе с образцами, взятыми у семнадцати мужчин.
Пластина штукатурки «Шитрок» площадью четыре квадратных дюйма, вырезанная из стены, была наиболее многообещающей уликой. Если кровавый след действительно отпечатался на стене во время борьбы и кровь не принадлежала Дебби Картер, то полиция получала надежную ниточку, которая могла вывести на убийцу. Агент Оклахомского отделения ФБР Джерри Питерс исследовал «Шитрок» и тщательно сравнил имевшийся на нем отпечаток с теми, которые он снял у Дебби во время вскрытия. На первый взгляд они не принадлежали жертве, но он хотел убедиться точнее, сверившись со сделанными ранее дактилограммами.
4 января 1983 года Деннис Смит привез оставшиеся отпечатки и в тот же день представил Сьюзан Лэнд, эксперту по волосам местного отделения ФБР, образцы волос Дебби Картер и волосы, найденные на месте преступления. Спустя две недели на ее стол легли дополнительные образцы, взятые на месте преступления. Все они были каталогизированы, добавлены к остальным и поставлены в длинную очередь, чтобы когда-нибудь эксперт Лэнд, по горло загруженная работой и не справлявшаяся с накопившейся задолженностью, исследовала их и выдала заключение. Как большинство криминалистических лабораторий, оклахомская страдала от недофинансирования, неукомплектованности штата и неподъемного количества рассматриваемых дел.
В ожидании результатов Смит и Роджерс рассекали борозду дальше, отыскивая ключи к разгадке. В Аде убийство по-прежнему оставалось самой горячей новостью, и публика требовала, чтобы оно было раскрыто. Но после опроса всех барменов, вышибал, ухажеров и ночных завсегдатаев расследование стало быстро превращаться в нудную рутину. Явного подозреваемого так и не появилось, не было и реальных ключиков к разгадке.
7 марта 1983 года Гэри Роджерс допросил местного жителя Роберта Джина Десераджа. Десерадж как раз завершил свою краткосрочную отсидку в тюрьме округа Понтоток за езду в пьяном виде. Сидел он в одной камере с Роном Уильямсоном, также посаженным за пьяную езду. В тюрьме убийство Дебби Картер обсуждали бурно, выдвигая массу диких версий, объяснявших, что произошло на самом деле; недостатка в намеках на то, что здесь это знают точно, не было. Сокамерники часто разговаривали об убийстве, и, по мнению Десераджа, Уильямсона эти разговоры раздражали. Они часто спорили и даже обменивались тумаками. Вскоре Уильямсона перевели в другую камеру. У Десераджа создалось смутное ощущение, что Рон каким-то образом причастен к убийству, и он порекомендовал полиции держать его в поле зрения как подозреваемого.
Так впервые в ходе расследования всерьез всплыло имя Рона Уильямсона.
Два дня спустя полиция допросила Ноэла Клемента, одного из первых, кто добровольно сдал отпечатки пальцев и образцы волос. Клемент поведал историю о том, как незадолго до того Рон Уильямсон нанес визит в его квартиру, делая вид, будто кого-то ищет. Он вошел без стука, увидел гитару, взял ее и завел с Клементом беседу об убийстве Картер. По ходу разговора Уильямсон признался, что, увидев утром в день убийства в окрестностях полицейские машины, подумал, будто копы приехали за ним. Ему, сказал он, хватает неприятностей и в Талсе, так что еще и здесь, в Аде, они ему не нужны.
То, что полиция рано или поздно выйдет на Рона Уильямсона, было неизбежно; странным казалось, что они три месяца тянули с его допросом. Кое-кто из полицейских, в том числе Рик Карсон, рос вместе с Роном, большинство же помнили его по его школьной бейсбольной славе. В 1983 году он все еще оставался самой блистательной надеждой, когда-либо взращенной Адой. Когда он в 1971 году подписал контракт с «Окленд эйз», многие, включая, разумеется, самого Уильямсона, считали, что он станет следующим Микки Мэнтлом, еще одним великим игроком из Оклахомы.
Но бейсбол остался далеко в прошлом, и полиция знала теперь Рона как безработного любителя-гитариста, живущего с матерью, слишком много пьющего и странно ведущего себя.
У него за плечами было несколько арестов за вождение в нетрезвом состоянии, один – за буйное поведение в пьяном виде, и плохая репутация, тянувшаяся за ним из Талсы.
Глава вторая
Рон Уильямсон родился 3 февраля 1953 года и был единственным сыном и последним ребенком Хуаниты и Роя Уильямсон. Рой работал коммивояжером в компании «Роли». Аду было невозможно представить себе без Роя, бредущего по обочине в пиджаке и галстуке, с тяжелым чемоданом образцов пищевых добавок и специй. Карман у него всегда был набит конфетами для детей, которые весело его приветствовали. Это был тяжелый способ зарабатывать на жизнь, изнурительный физически, а по вечерам приходилось еще часами составлять бумажную отчетность. Комиссионные были скромными, и вскоре после рождения Ронни Хуанита нашла работу в городской больнице.
Поскольку оба родителя работали, Ронни, естественно, поступил под опеку своей двенадцатилетней сестры Аннет, для которой не было большего счастья, чем кормить братишку, купать его, играть с ним, баловать и портить, – он был для нее чудесной живой игрушкой, которую ей посчастливилось получить. Если Аннет не была в школе, она нянчила братишку, а заодно убирала дом и готовила еду.
Средней сестре, Рини, было пять лет, когда родился Рон, и хотя она не имела ни малейшего желания возиться с ним, вскоре они стали друзьями по играм. Аннет, конечно, руководила и ею, так что по мере взросления Рини и Ронни нередко объединялись против своей воображавшей себя мамочкой опекунши.
Хуанита была ревностной христианкой, женщиной властной, и водила всю семью в церковь каждые воскресенье и среду, а также во все прочие дни, когда там велась служба. Дети никогда не пропускали воскресную школу, летние лагеря, религиозные бдения, собрания общины, даже редкие венчания и отпевания. Рой был менее набожен, но дисциплинированно придерживался установленного образа жизни: добросовестно посещал церковь, не брал в рот спиртного, не играл в азартные игры, не ругался, не танцевал и был беззаветно предан семье. Он строго соблюдал заведенные правила и, не задумываясь, снимал ремень, грозя им, а то и охаживая разок-другой по мягкому месту – главным образом единственного сына.