— Сам не знаю. Либо моя до последней мысли — либо мертвая.
— У… — глаза Ларисса похолодели. — Это болезнь, Адриан. Дурная болезнь. И я от этого не в восторге. Ты всегда умел держать себя в руках.
— Пусть так.
— Ты еще можешь казнить ее за побег. Избавься — и станет легче. Это мой совет.
Я поднял глаза, глядя в его сосредоточенное лицо:
— Ты в своем уме?
— Это самый короткий путь.
Я перегнулся через стол, сметая тарелки, и был готов ударить брата. К счастью, сдержался.
— Не говори мне этого больше.
Ларисс осушил бокал до дна:
— Попомни мои слова, Адриан. Ты придешь к этому, только очень длинным путем. Она измотает тебя, обозлит. Избавь от мучений и себя и ее.
— Не пророчь!
— Предостерегаю. Как любимого брата. Мне тяжело смотреть на эти нездоровые терзания.
Он был мудрее меня. Всегда, даже в детстве. Сын любимой наложницы отца красавицы лигурки Альбесиды. Моя мать меркла рядом с ней — и теперь, как мужчина, я прекрасно понимаю отца и не осуждаю его. Мы родились в один год, вместе росли и учились. Отец не делал между нами различий, с рождения признал Ларисса перед очами Императора и дал ему герб, но тот сам отходил на вторые роли и не хотел военной карьеры. Однажды он сказал, что не хочет быть на виду. Будто прятался. Иногда он кажется мне гораздо старше, и я ощущаю себя глупым порывистым юнцом. Как сейчас.
Ларисс поправил скатерть и вонзил нож в говяжью вырезку:
— Ты уже видел Вирею?
Я шумно выдохнул:
— Нет, и не горю желанием. Не начинай.
— Ты должен, она твоя жена.
Я ненавидел, когда он называл ее женой. Кто угодно, только не он, который знает все мои тайны.
Я провел ладонью по лицу, шумно выдохнул сквозь пальцы:
— Не хочу. Хоть режь — не хочу. Не могу.
— Тебя не было три месяца.
Я промолчал. Знаю! Все знаю сам! Но не хотел видеть жену, тем более, сейчас, когда проклятая девчонка занимала все мои мысли.
— Адриан…
Я сдался:
— Хорошо, я схожу к ней. Завтра. Или на днях.
— Завтра.
— Черт с тобой, завтра.
Брат удовлетворенно кивнул и с невероятной скоростью уничтожил поданное мясо. Я же отставил тарелку и есть не стал. Упоминание о жене окончательно отбило аппетит.
Ларисс налил еще вина:
— Давай я пришлю вечером Манору. Она почти уничтожила меня глупыми вопросами о том, когда ты вернешься. Ее счастье, что она настолько глупа, и я смотрю на это сквозь пальцы.
— Манору…
Любимая наложница верийка. Красивая, покладистая и не ленивая в постели. Хорошая девка, но теперь я не хотел ее.
— Она скучает?
— Прошло три месяца! Она изнылась, жалуясь, что ты забрал с собой Сальду. Кстати, где она? Я ее не видел.
Я усмехнулся:
— Проиграл в баргет сенаторскому адъютанту.
Ларисс расхохотался:
— Я всегда знал, что она тебе не слишком нравится.
Я подался вперед, облокачиваясь на столешницу:
— Делай что хочешь, Ларисс, но поставь эту дрянь на ноги, как можно быстрее.
Брат посмотрел исподлобья, и я понимал, что он видит меня насквозь. Меня выдает каждое слово, каждый жест, каждый вздох — он мой самый точный сканнер. Не осуждает, никогда не осудит, но обеспокоен.
— При условии, что пообещаешь больше с ней так не обращаться. А ты не станешь обещать, я вижу, — Ларисс покачал головой. — Знаешь, как она назвала тебя? Чудовищем.
Чудовищем… Я бы сам назвал себя чудовищем, но это оказалось выше меня. Я вспоминал, как она выла и пыталась отползти, ее бешеные влажные глаза, огненные волосы в моем кулаке — и вместо должного раскаяния лишь заводился. Закипал от гнева, смешенного с острым больным желанием, и ясно понимал, что при случае сделаю то же самое, если девчонка не образумится. Почти хотел, чтобы она осталась прежней. Хотел быть чудовищем. Отсталые народы верят в колдунов, ворожбу, магию и прочий бред. Это глупость, но я бы сказал, что околдован, одержим демонами. Ее присутствие сводит с ума и превращает меня в кого-то другого. И я не понимаю, на что этот другой способен. Я все время твердил себе, что это жажда мести, но месть не ноет в паху. Я и теперь ощутил, как дрогнуло в штанах.
— Брат, пришли мне вечером Манору.
— Она будет счастлива
Я всего лишь хотел проверить догадки.
23
Почти квадратная, мужеподобная девочка-вальдорка с остриженными по мочки ушей волосами долго осторожно терла меня мягкой мочалкой под струями теплого душа. Мы никогда не мылись такой водой — она была слишком дорогой. Я безропотно позволяла поворачивать себя, намыливать везде, где нужно. От мочалки пахло чем-то восхитительно-сладким, таким вкусным, что хотелось лизнуть пену.